— Господин коннетабль, что здесь происходит?
— Собираемся казнить ведьму, — ответил солдат.
— Да вы с ума сошли? — Искренне удивился поп. — Если она ведьма, то её должен судить Священный Трибунал Инквизиции.
— Да? — Волков чуть подумал. — Ну, тогда казним её за попытку убить молодого барона и баронессу.
— Я был в монастыре, баронесса в порядке и её сын тоже, она решила простить эту несчастную.
— Вот как, а убитый слуга Ёган, тоже её прощает?
— Ну, это будет решать барон или ландфогт. — Отвечал отец Виталий.
— Ландфогт — это слишком долго, а барон слишком добрый, он её уже один раз отпустил из подвала и вот что из этого получилось.
— Её должны судить не вы, не берите на себя столь тяжкий груз, ноша сия не каждому по плечу, Господь наш…
Волков вдруг положил руку на голову попу, склонился к нему и, повернув его лицо к себе тихо сказал:
— Убирайся отсюда к дьяволу!
— Что? — растерялся священник.
— Пошёл вон, — рыкнул солдат.
Слез с коня и снова подошёл к Франческе:
— Последний раз спрашиваю тебя, ответишь…
Она не дослушала — заорала, с радостью и что было сил, и что было злобы:
— Сдохни, пёс, мать твоя была…
Он тоже её не дослушал, пнул в зубы сапогом. Женщина упала на землю, замолчала.
— И для этой бешеной собаки ты просишь суда барона? — возвращаясь к коню, спросил солдат у попа. — Он опять по доброте своей её отпустит, и она по злобе своей опять будет служить дьяволу. Нужно сжечь эту тварь.
— Вы не в праве! — Воскликнул отец Виталий.
— Ты вообще на чьей стороне, поп? — холодно спросил Волков. Он остановился и пристально глядел в глаза священнику. — Ты в этой войне за кого? За людей или за людоедов?
— Я за людей, — быстро заговорил отец виталлий. — Все люди — дети божьи, и она, — он указал на Франческу, — тоже, просто она…
— Не все люди дети божьи, — перебил его солдат, — я тут у вас повидал сатанинских выродков, и она служила им. И вот ты стоишь здесь, в сутане, и пытаешься спасти эту бешеную собаку от справедливого возмездия.
— Господь наш есть милосердие, — воскликнул поп. — Не забывайте об этом, да и не прячу я её от возмездия. Я прошу лишь снисхождения и справедливости для неё! Суда, справедливого суда.
— Сынок барона и его дружок жрали людей, — говорил солдат, — они особо не милосердствовали, и суд им был не нужен, выпивали детей досуха, сходи на старое кладбище, они там, в воде плавают, разлагаются чёрные. Нет у тебя желания рассказать им про милосердие, поп?
— Но мы же не они, мы не должны быть такими.
— Заткнись ты, — зарычал солдат сквозь зубы, наливаясь холодной яростью. Говорил он тихо, но попу всё равно стало страшно. — Заткнись лучше, вы и они одно целое. Они жрут — вы их защищаете, казуисты, мастера болтовни, адвокаты дьявола, готовые заболтать любое возмездие и объяснить любое скотство, всё вывернуть наоборот, всё запутать. — Он вдруг схватил священника за шею, сжал ее так, что тот стоял, кривился от боли, и заговорил ему прямо в ухо. — Ты будешь её причащать, или мне сжечь её без причастия?