— Спасибо нашему доброму другу Мэтью за интересный рассказ, — говорит наш бессменный ведущий Джонсон. Вообще-то, он доктор Джонсон, когда-то преподавал психологию в Гарварде и имел процветающую частную практику. Теперь доктор пытается устроить психологическую реабилитацию нам, да и себе заодно.
— Спасибо, Мэтью! — в несколько десятков глоток тянем мы.
Мэтью, когда-то скромный американский подросток, а ныне один из эйнхериев — избранных воинов Одина, утирая слезы, спускается со сцены.
— А теперь наш друг Ярослав расскажет нам, как он очутился здесь.
Мой выход на сцену, представленную здоровенным пнем, приветствуется сдержанными аплодисментами. Прежде чем начать, я закрываю глаза и мысленно переношусь в тот день, когда начался весь этот кошмар.
* * *
Дурацкий вечер.
Окраина крупного города. Так называемый новый район. Самое начало марта. Уже стемнело. С неба мокрыми хлопьями валится снег.
Дурацкое пиво.
На квартире у друга отмечали не без потерь сданную сессию, и понесла нас нелегкая на ночь глядя в киоск за догоном. У киоска толкалась компашка, подобная нашей. Только старше, пьянее и явно в поисках приключений. Не помню, из-за чего закипела ссора. Кажется, кто-то кого-то случайно задел. В ход сразу пошли бутылки и ножи.
Дурацкое стечение дурацких обстоятельств.
Студенческая общага далеко не самого престижного вуза — хорошая школа жизни — привыкаешь не слишком задумываться о последствиях. Разбиваю бутылку об голову здоровяка в модной кепке, успеваю чиркнуть его лицу получившейся розочкой и тут же получаю в грудь десять сантиметров стали от его друга.
В тот момент я как раз орал что-то типа: «Одину слава!».
В общем, я умер с кабацкой розочкой в руке и именем Одина на устах.
Дурацкая смерть.
* * *
Сознание меркнет лишь на секунду. Вспышка света. Открываю глаза — надо мной темная бездна неба.
С трудом поднимаюсь, но боли, как ни странно, не ощущается. Вокруг стоят оцепеневшие люди: друзья и враги вперемешку. Правильно, я бы на их месте тоже замер.
Все-таки настоящий криминал, за такое и сесть недолго. Сейчас либо разбегутся, либо начнут оправдываться. Впрочем, скорее первое.
— Все нормально, — сиплю я, пытаясь успокоить друзей, да и, чего греха таить, самого себя.
Ответом мне тишина.
— Я в порядке. — Какого черта? Что за… они же даже не дышат!
Я обалдело стою посреди застывшей, словно оледеневшей скульптурной композиции из сцепившихся людей. Причем гораздо больше, чем бездыханные тела, меня обеспокоил снег. Тяжелые хлопья недвижно висят в воздухе, и не думая падать на землю.
Из затянувшегося ступора выводит голос.