Невельской настолько не ожидал подобного разворота, что на несколько мгновений оказался совершенно обезоружен, и за всегдашней его вежливо-безучастной миной человека из ближнего окружения августейшей особы мелькнула простая детская растерянность.
— Что, простите? — неловко спросил он.
— Вы прекраснейшим образом меня слышали, — беспощадно продолжал господин Семенов. — Грех перед родителями есть грех самый тяжкий, ибо родители наши впустили нас в мир сей. Гостеприимно отверзли, так сказать, врата земной юдоли.
Он сделал руками широкий жест, долженствующий, очевидно, практически иллюстрировать эту гостеприимность, и тут же продолжил:
— Поэтому любая неблагодарность, а пуще того — нерадение, грехом являются ничуть не меньшим, нежели прямое и непосредственное, так сказать, покушение на священный образ родителя.
Невельской молчал, неподвижно сидя в углу накренившегося в этот момент экипажа, поэтому господин Семенов решил эффектно закончить:
— А нерадение, кстати, — еще и первейший признак неверия.
— Да с чего же вы взяли, что я неблагодарен? — глухо проговорил наконец Невельской.
Экипаж снова качнуло, и на этот раз Невельскому пришлось ухватиться за дверцу, чтобы не упасть на господина Семенова.
— А как бы вы сами назвали ваше поведение? — отстранился от него тот. — Вам сообщают, что матушка ваша пребывает в страшной опасности, что ей грозят суд и тюрьма, если не каторга, что она уже взята под стражу, — и какова же ваша реакция?.. Вы молча убираете письмо об ее нынешнем положении в карман и больше уж не возвращаетесь к этому предмету. К предмету, каковым является участь вашей родительницы! Да есть ли у вас, дорогой Геннадий Иванович, сердце? Мы ведь почти целый день с вами бок о бок тут провели, а я от вас не то что беспокойства по этому поводу — слова единого о судьбе вашей матушки не уловил! Неужели так вам все это безразлично? И что вы за человек такой? Все молчком да молчком! Положим, вот мне бы доставили такие известия — так я бы уже и не знаю что. В море бы, наверное, прыгнул с отчаяния да поплыл бы домой без всякого корабля. А вам — хоть бы хны!
Сложившийся к этому моменту у Невельского образ господина Семенова, все его странные поступки и циничные разговоры на протяжении этого долгого дня так сильно не вязались теперь с фигурой трогательно любящего сына, которую господин Семенов неуклюже пытался представить из себя, что Невельской не просто взял на себя смелость не поверить в эту метаморфозу, но решительно отмел ее как недостойное ни самого себя, ни своего спутника кривляние. И все же фиглярские стрелы, с какой бы задачей они ни были обрушены на голову лейтенанта, отчасти достигли своей цели. Господин Семенов хоть и паясничал, обвиняя Невельского в черствости и в сыновней неблагодарности, однако наверняка знал, что по большому счету тот признает за собою оба этих греха.