– Я тоже знаю о вас, – сказала она, сделав глоток. – И о том, что у вас творится. О тюрьмах, о трупах в придорожных канавах и у кладбищенских оград… И об агрессии франкистов и ваших друзей из Берлина и Рима.
Фалько глядел на нее едва ли не в изумлении:
– Немыслимо… Ты все еще веришь…
– Разумеется, верю, но сюда пришла не за тем, чтобы это обсуждать.
– А зачем?
Она коротко глянула на свой бокал, а потом с вызовом вскинула глаза на Фалько:
– Сама не знаю…
И снова понесла было бокал к губам, но и на этот раз не донесла:
– Наверно, есть между нами какая-то связь…
– Странно слышать это от тебя.
Ева поставила бокал.
– Я думала, мы никогда больше не увидимся.
– Я тоже. Там, на вокзале Коимбры, когда ты взглянула на меня в последний раз… Куда тебя увезли оттуда?
Она несколько мгновений колебалась, отвечать или нет. Потом кивнула, как бы приняв решение:
– На пароход – и во Францию. Там я приходила в себя. Потом вернулась в Испанию.
– И вижу, продвинулась по службе. Высоко взлетела, да? Операцию с золотом кому попало не поручат. Как я понял, руководишь этим делом ты.
Теперь Ева взглянула на него настороженно:
– Ты откуда это взял?
– Не помню… Отовсюду понемножку…
Она склонила голову набок, словно разглядывая узор на ковре.
– Не исключено, что меня отзовут в Москву, обвинят в контрреволюционной деятельности и отступничестве… Мы ведь не можем этого не учитывать, так?
– Ты серьезно? – искренне удивился Фалько.
Она молчала, глядя на него насмешливо и недоверчиво.
– Такое в самом деле происходит? – допытывался он. – Это не выдумки? Чистки? Истребление старой гвардии большевиков?
– Может быть… Не знаю.
– А ты-то в чем провинилась?
– Может быть, в том, что все еще не освободилась от буржуазных предрассудков и ставлю чувства выше идеи, способной сплотить человечество.
Фалько жестом попросил ее остановиться, чтобы он успел осмыслить сказанное.
– А что же тут плохого? – спросил он наконец.
– Тот, кто так поступает, виновен.
– Да в чем же?
– Он допускает ошибки, представляющие опасность для мировой революции… И объективно играет на руку фашизму.
Фалько не верил своим ушам:
– И ты что же – допускала такие ошибки?
Она негромко рассмеялась:
– Бывало… Вот тебя оставила в живых…
– Ты шутишь?
– Ну разумеется.
Она засмеялась, но тон был далеко не шутливый.
– О каких же ошибках ты говоришь? – спросил сбитый с толку Фалько.
– Я предоставляю партии определять это.
– И если придется, ты покорно поедешь в Москву?
Она окинула его долгим и пристальным взглядом. Как будто раздумывала, стоит ли продолжать этот разговор.
– Демократия – это одно из замаскированных проявлений капитализма, а фашизм – явное и очевидное, – сказала она наконец. – Чтобы бороться с ними, надо жить среди них, такой вот парадокс. Понимаешь?