Фалько посмотрел на нее насмешливо:
– А должен бы – вашей ЧК, пристроившейся в тылу? Русским истребителям и танкистам? Вашей идиллической Республике, перебившей больше троцкистов и анархистов, чем солдат Франко? Не говори пошлости. Я охочусь в одиночку, и мне это нравится.
– Ты просто грязный убийца.
– Ну да.
– И никогда не будешь хорошим коммунистом.
– Мне и плохим не бывать.
Они помолчали. Ева неловко завозилась на кровати, пытаясь устроиться поудобней. Фалько наблюдал, не вмешиваясь.
– «Маунт-Касл» выйдет в море? – спросил он.
Она смотрела на него с прежней ненавистью. Потом отвела глаза, закусила губу, покрытую запекшейся кровью, и вновь взглянула.
– Можешь не сомневаться, – наконец произнесла она. – И потому я должна быть там.
– Это же чистое самоубийство. Миноносец пустит его на дно. Ускользнуть невозможно.
– Кирос, как ты мог заметить, человек редкостного упрямства. И потом, у него приказ избежать интернирования.
– А команда?
– Команда пойдет за ним хоть в геенну огненную, если он прикажет. А он – прикажет.
– Все? Целый экипаж героев? Плохо верится.
– Ты не знаешь, кто такой Кирос, – ответила она, чуть помедлив. – И как относится к нему экипаж.
На борту «Маунт-Касл» Республика вроде бы и не присутствовала. Все, от боцмана и до последнего кочегара – а там имелись даже коммунисты и анархисты, – повиновались капитану слепо. Бурное время, плавания и опасности связали их всех особыми узами – и связали накрепко. Идеологию – побоку, речь идет о безоговорочной верности. Есть порода людей, способных внушать это чувство, и капитан Кирос принадлежит к ней.
– Кроме всего прочего, – добавила она, – тем, кто захочет остаться в Танжере, он разрешит сойти на берег.
– И много таких?
– Не знаю. Но тех двадцати человек, которые останутся, будет вполне достаточно.
Фалько слушал внимательно и прикидывал возможные варианты.
– А в чем смысл? – спросил он наконец. – Сама знаешь, что «Маунт-Касл» в Черное море не войдет никогда.
– Я тебе уже сказала, в чем смысл. Мне отдали приказ.
– Кто? Коминтерн? НКВД? Павел Коваленко?
Она не отвечала. И еще больше помрачнела. Хотя куда уж больше.
Фалько неодобрительно покачал головой. Он думал о политических процессах, начавшихся в прошлом году в Москве: Сталин с их помощью хотел упрочить свою власть. Едва ли не всех так называемых «старых большевиков из ленинской гвардии» судили и казнили, обвинив в контрреволюции и уклонении от курса партии. Советский Союз стал настоящим адом, где шли беспрерывные аресты и нескончаемые пытки, где каждый доносил на каждого в надежде выжить. И все, кто попадал в опалу, тащили с собой подчиненных, родственников, друзей. На Лубянке уже негде было размещать арестованных.