— Прежде там готовили попов, затемнителей мозгов, а теперь будут готовить учителей, просветителей народа. Гордись, Сашок, понимай, куда едешь! — сказал мне дядя Миша-солдат. — Будешь командиром культурного фронта!
Мне очень захотелось стать командиром культурного фронта. Просто не терпелось скорей-скорей ехать в город на учёбу. Призывали туда детей бедняков и не принимали детей богатеев и кулаков. Я гордился справкой, что сирота и бедняк. С печатью сельсовета и подписью дяди Миши.
Меня тётя собрала быстро, бабушка благословила радостно, а Гришу отец не пустил:
— Хватит, выучился! Ему головой не работать. Молотком стучать — умные руки нужны.
И как ни спорил с ним дядя Миша-солдат, как ни уговаривала тётя Надия, ничего не помогло. Кузнец был упрям. Я поехал учиться дальше, а Гриша остался в селе при кузнице.
Повёз меня в город Губан. Сам предложил. Всё равно ему по делам надо, жалко, что ли, мальчишку подсадить. Чего же, веселей ехать будет!
Дядя Миша купил мне в подарок новенькие сапоги, сильно и приятно пахнувшие свежим дёгтем. Тётя Надия — пиджачок городского фасона. А бабушка перешила дедовы штаны. Они были из крепкого, как кожа, какого-то «молескина», дед ещё в женихах их носил, и мне пригодились. На картуз дали денег Абрамову, и он пообещал купить «наилучшейший». И не обманул — при въезде в город купил у какого-то знакомого купца такой картуз, что жалко носить его было, страшно запылить. Козырёк лаковый. Сам из зелёного сукна. На маковке кожаная кнопка. Ни у кого такого не было. Даже у его собственного сына Андрона. Вот как удружил мне Губан!
Вместе со мной ехал и Конопач. Тоже в город. А зачем? Его же не посылали учиться на учителя? Но у него был такой же деревянный сундучок, как у меня. Только мне дядя Миша-солдат сделал его сам и не успел покрасить, а у него был базарный, расписной, весь в цветах.
Но я не завидовал. Это Конопач должен был завидовать. На мне был великолепный картуз, а на нём какая-то старая солдатская фуражка с оторванным козырьком. На мне пиджачок, на нём домотканая рубаха. На мне новые сапоги, на нём лаптишки. Да не новые, подковыренные.
Со стороны поглядеть, так это он сирота, а я кулацкий сынок. Смешно мне было и непонятно.
Старые знакомые на новых местах
Вот он, интернат для мордовских ребят. Большое кирпичное здание. Окна узкие, длинные. Потолки сводчатые. Лестницы чугунные. Бежишь по узорчатым литым ступеням, а они гудят: бум-м, бум-м, бум-м!
Все называют этот дом по-старому — семинария. Хотя вьётся над крыльцом красный флаг, на колоколенке над ним всё ещё возвышается крест. В семинарии была своя небольшая церковь. Теперь в ней зал для собраний. Алтарь служит сценой. Удобно играть спектакли. И кулисы есть, и занавес ловко повешен — поперёк царских врат, которые куда-то исчезли. Икон тоже нет. А святые, нарисованные на стенах церкви, ещё остались, их замазали мелом. Сквозь белёсые полосы проступают косые взгляды их страшных глаз.