Дверь была не заперта, и он вошел. Фрида стояла перед зеркалом и расчесывала косу, сосредоточенно глядя в свое отражение.
Зиганшин встал рядом с нею и невольно заметил, сколько волос остается на щетке. Прекрасная рыжая грива, в которую он так любил зарыться лицом, посеклась, поредела, исчез легкий золотистый ореол вокруг Фридиного лба. И лицо изменилось не только от худобы. Глаза потускнели, возле губ залегли глубокие скорбные складки… Зиганшин вдруг с пронзительной ясностью понял, что рядом с ним чужая, посторонняя женщина. Та Фрида, которую он любил, куда-то исчезла, а может, и вовсе существовала только в его воображении.
Когда пришла беда, он не смог опереться на жену, да что там, ему не позволено просто быть самим собой рядом с нею. Ему запрещено негодовать и требовать возмездия, Фриде важнее быть всепрощающей матерью Терезой для своих коллег, чем понять, как необходима справедливость ее родному мужу. У него умер ребенок и никогда не будет детей, он с ума чуть не сошел, пока жена балансировала между жизнью и смертью, но кого волнуют его чувства? Даже в самых простых радостях ему отказывают, не уступают…
Но ничего не поделаешь, придется терпеть.
Фрида положила щетку возле раковины:
– Извини, Слава, я действительно ахинею какую-то тебе наговорила.
– Ничего, зайчик, это я виноват.
Она вернулась в комнату, включила маленький электрочайник и открыла холодильник:
– Хочешь чего-нибудь?
Зиганшин покачал головой.
– Прости, – повторила Фрида, – но этот свитер совершенно меня убил.
– Я выброшу его.
Наверное, Фрида ждала, что он снова позовет ее в постель, и Зиганшин понимал, что это необходимо сделать, но сидел, как истукан, и молча пил кислый растворимый кофе из казенной чашки и чувствовал себя как Алиса в Зазеркалье: чем больше старался сблизиться с женой, тем быстрее росла между ними непонятная, но непреодолимая преграда.
Фрида натянуто улыбнулась и неестественно бодрым голосом сказала, что сейчас не лучший момент ложиться в постель после долгого перерыва. Они оба еще не остыли после ссоры, и лучше, если Слава поедет домой, а в следующие выходные они уж свое возьмут.
Это было, конечно, ни черта не лучше, но Зиганшин не стал спорить. Отставил чашку и поднялся. Надо выдвигаться, если он не хочет заявиться среди ночи и напугать детей.
Прощаясь, Мстислав обнял жену с надеждой: хоть какой-то знак, одно движение, и все могло еще вернуться и случиться. Но Фрида была как ледышка в его руках – холодная и безучастная.
Она проводила его до лифта. Тот долго не ехал, и Зиганшин до последней секунды ждал, что она передумает и попросит его остаться. Но Фрида молчала и на прощание даже не поцеловала его в губы, а обняла как мать или сестра.