Проходя мимо опустевшей детской площадки, Зиганшин притормозил. Подошел к статуе черепахи с длинной вытянутой шеей и большими грустными глазами, провел рукой по шершавым шашечкам каменного панциря. Никогда ему больше не придется вернуться в этот мир, ни с детьми, ни с внуками. Никого не придется страховать, когда он полезет на слона, и раскачивать на качелях тоже никого не придется, и никто не прибежит к нему в слезах, потому что только что прочитал про смерть Гавроша. Ничего не будет.
Только чужая женщина со скорбным ртом и пустыми глазами останется рядом.
Зиганшин пожалел, что не курит.
Вдруг он почувствовал, что замерз. Уходя от Фриды, он надел только куртку, а несчастный свитер понес в руке, чтобы выбросить в ближайшую урну.
«Да пофиг! – Зиганшин быстро натянул свитер, и сразу стало теплее. – Сколько можно вешать на меня все косяки! Духами провонял, питание не то принес, перитонит проворонил… Исчадие ада прямо, а не муж! За каждый чих меня наказывает, а суку, которая реально во всем виновата, почему-то прощает! Действительно, подумаешь, убила ребенка, ерунда какая… Она ж не со зла! Простим чужую бабу, у нас же муж есть, на котором можно все выместить. И сейчас я по замыслу Фриды должен ехать домой и терзаться, как все могло бы быть хорошо, если бы не этот сраный свитер. А я не стану. Надоело. Если бы то, если бы это… Давно все ясно – если бы не халатность врачихи, мы сейчас были бы счастливы, и надо донести до Фриды эту мысль, чтобы наконец увидела истинного виновника и перестала отыгрываться на собственном муже!»
Следующая неделя оказалась богата на работу, и Зиганшину не удавалось вырваться к Фриде в санаторий, зато они много общались по скайпу, вели злые и напряженные разговоры. Он настаивал, что нужно подать в суд и обратиться в прокуратуру, и угрожал, что сам напишет во все инстанции без согласия жены. Он пытался объяснить, что возмездие необходимо ему для душевного равновесия, а в конечном счете это нужно им обоим, но Фрида даже не пыталась его понять. На все увещевания отвечала только, что, если Славе непонятны такие простые вещи, как прощение, пусть удовлетворится практическими соображениями, что никакое, даже самое суровое наказание доктора не способно изменить хоть что-нибудь в их собственной жизни.
– Если даже всех врачей расстреляют, а больницу сожгут, я все равно останусь калекой, – грустно улыбнулась она.
– А мои потребности, значит, по фигу? – вспылил Зиганшин.
– Жажда мести – это плохая потребность.
– Ну что делать! Знаешь, не только я должен принимать тебя такой, какая ты есть, но и ты тоже.