. Однако Рид и Росс по крайней мере признавали, что большевики убивали людей. Многие из поддерживавших большевиков либералов просто отказывались признать, что «красный террор» вообще имел место. Это было началом эпохи политической лжи и «полезного идиотизма» в лагере американских левых сил, которая длилась почти век.
Отказ Вильсона признать большевиков (и последовавшая по его приказу интервенция в Сибири и Мурманске) после свержения ими правительства Керенского был расценен либералами, считавшими большевиков представителями народного и прогрессивного движения, как «удар в спину России». Один британский журналист из New Republic объявил, что большевики «выступают за рационализм, за разумную систему воспитания, за образование, за активный идеал сотрудничества и социального обслуживания против суеверия, расточительства, неграмотности и пассивного повиновения». По словам историка Юджина Лайонса, эти журналисты «писали, как вдохновленные пророки переживавшей тяжелые времена революции, они были ослеплены мечтами о грядущих свершениях»[170].
Конечно, не все обозреватели с левым уклоном были введены в заблуждение большевиками. Бертран Рассел разглядел самую суть обмана, как и американский социалист Чарльз Э. Рассел. Но большинство прогрессивистов считали, что большевики наткнулись на выход из старого мира и что Америка должна последовать их примеру. Когда война закончилась и американский прогрессивизм перестал пользоваться доверием американцев, интеллигенция стала все чаще видеть в Советском Союзе и фашистской Италии модели нового пути, от которого Америка неразумно отказалась после ее блестящего «эксперимента» с военным социализмом.
Почти вся либеральная элита, включая значительную часть «мозгового треста» Рузвельта, совершила паломничество в Москву, чтобы составить собственное представление о восхищавшем ее советском «эксперименте». Язык их наблюдений был одновременно религиозно-пророческим и высокомерно-научным. Экономист Стюарт Чейз сообщил после посещения России в 1927 году, что в отличие от Америки, где решения в области экономики принимали «голодные акционеры», в Советском Союзе во главе было заботящееся обо всех государство, получавшее «информацию от статистических батальонов» и героическую поддержку от чиновников Коммунистической партии, которым не требовалось «иных стимулов, кроме страстного желания, которое пылает в груди каждого настоящего коммуниста, создать новое небо и новую землю»[171].
В том же году два ведущих американских экономиста «Нового курса», Рексфорд Гай Тагуэлл и Пол Дуглас, с благоговейным трепетом высказались о советском «эксперименте». «Там начинается новая жизнь», — писал в своем отчете Тагуэлл. Американский общественный деятель Лилиан Вальд посетила российские «экспериментальные школы» и констатировала, что идеи Джона Дьюи реализуются там «не менее чем на 150 процентов». Действительно, для либералов вся страна была гигантской «экспериментальной школой». Сам Дьюи посетил Советский Союз и был очень впечатлен. Джейн Аддамс объявила предприятие большевиков «величайшим социальным экспериментом в истории». Сидни Хиллман, Джон Л. Льюис и большинство других лидеров американского рабочего движения без устали хвалили «советский прагматизм», «эксперимент» Сталина и «героизм» большевиков