Может, именно так себя чувствуют после измены.
Измены кому-то, кто доверял тебе, верил, что в трудную минуту ты придешь и скажешь слова поддержки, а на самом деле ты облекал свои грязные намерения в красивые предложения. Кто-то, кто всю жизнь думал, что ты рядом, и, может, так и было, пока ты не решил использовать это слепое доверие как Архимедову точку опоры, с которой ты разворачиваешь мир в нужном тебе направлении. А он об этом никогда не узнает.
На мгновение Гаю показалось, что он почувствовал облегчение.
Облегчение оттого, что хуже уже не будет. Оттого, что он смог выполнить это грязное задание, не сказав чего-то, во что сам бы не верил, не говоря пустых слов вроде «сила перемен». Потому что он и правда верит, что тоска – это мерило любви, верит, что человеческое тепло все излечит. Не то чтобы это что-то меняло. Этот мальчик, то есть мужчина, который когда-то был тем мальчиком, уже вечером будет мертв и не сможет воспользоваться всеми этими ценными советами. Но Гай не врал ему. Не предавал. Он и в этот, последний, раз был ему другом.
И может быть, глубоко в душе еще теплится радость. Возможно, даже приятное удивление.
Потому что он может дать что-то кому-то от себя. Целиком и полностью от себя.
Все это время он был занят тем, что служил. Цитировал тем, кто его воображал, их собственные мысли, не высказывая своего настоящего мнения. Организовывал последовательности совпадений, не вынося суждений по поводу того, что верно и что не верно.
И вот он может стоять рядом с кем-то и – поверить невозможно – помогать ему, делясь с ним только собственными идеями, убеждениями, которые он сформулировал сам, мыслями, в которых он всегда был уверен.
Он смотрел на лицо в зеркале и впервые не чувствовал себя отражением кого-то другого.
Вот бы давать советы самому себе было так же просто, как другим.
Он не обязан быть послушным отражением.
Ничьим. И Пьера тоже.
Он слишком многое принимал на веру, как безапелляционный приговор. Он просто пойдет к Пьеру и убедит его, что Михаэль не должен умереть сегодня.
В нем пульсировало что-то новое. Может, это ответственность. Может, это то, чего так не хватало ему все это время.
И он чувствовал себя живым, как тогда, в дни с Кассандрой.
– Летать, – сказала она.
– Это все? – спросил он ее. – Просто летать?
– Для начала, – сказала Кассандра и повела плечами, будто извиняясь. – Потом я, может быть, сама пойму, чего еще хочу.
– Правда? Если бы ты могла вообразить саму себя, создать себя такой, какой хочешь, ты бы выбрала только «летать»?
– Создать себя такой, какой я хочу? – засмеялась Кассандра. – Хватит мне создавать себя. Знаешь, сколько ролей я играю на этой работе? И все героини красивые и необыкновенные, уж поверь. Никто не воображает меня страшной или глупой. Натали, например, хорошо надо мной поработала. Смотри, какие чудные волосы. Но это волосы, которые она на мне представила, а не мои настоящие. Конечно, приятно быть благородной, уверенной в себе – какой она хочет меня видеть. Но сейчас у меня есть ты, и я всего лишь хочу быть собой. Так что да, если бы я могла вообразить себя, я бы сделала вот как. Я бы представила себя, а не кого-то другого. Но летать я все равно хочу. Взмывать ввысь, туда, где меня не настигнут все те, кто оценивает меня, и чтобы ветер нес меня на своих крыльях.