Пробило девять, и Лекок отложил газету.
– Пора, – произнес он.
Папаша Планта последовал за ним уже более твердой поступью, и вскоре они, сопровождаемые отрядом Акаба, подошли к особняку, в котором жил господин Уилсон.
– Я оставлю дверь приоткрытой – сказал Лекок полицейским, – подождите, когда я вас позову, и тогда входите.
На первый же звонок ворота отворились, и папаша Планта с сыщиком вступили под арку. Привратник стоял на пороге своей каморки.
– Могу я видеть господина Уилсона? – спросил Лекок.
– Его нет дома.
– Тогда я поговорю с госпожой Уилсон.
– Ее тоже нет.
– Ну что же! Я все-таки войду, поскольку мне совершенно необходимо поговорить с госпожой Уилсон.
Привратник приготовился оказать сопротивление, но тут Лекок кликнул полицейских, и привратник, смекнув, с кем имеет дело, сразу же умолк. Сыщик оставил шестерых своих подчиненных во дворе, так, чтобы их было хорошо видно из окон второго этажа, а остальным велел занять места на противоположной стороне улицы и не спускать глаз с дома. Приняв все эти меры, он вернулся к привратнику.
– Послушай, любезный, – обратился он. – Когда твой хозяин, которого сейчас нет дома, вернется, не вздумай его предупреждать о том, что здесь полиция и что мы поджидаем его наверху; одно слово – и ты пропал.
В тоне и выражении лица Лекока было нечто столь устрашающее, что привратник затрясся: он уже представил себя в промозглой тюремной камере…
– Я буду слеп и нем, – заверил он.
– Сколько слуг в доме?
– Трое, но они ушли.
Тогда сыщик крепко взял папашу Планта под руку и воскликнул:
– Вы видите, сударь: все нам благоприятствует. Идемте, и заклинаю вас именем мадемуазель Лоранс: будьте мужественны!
Предвидение Лекока подтвердилось. Лоранс оказалась жива, ее письмо родителям было гнусным обманом. Да, это она под именем г-жи Уилсон скрывалась в особняке, куда только что проникли папаша Планта с сыщиком.
Но каким образом добрая и благородная девушка, которую так любил орсивальский судья, докатилась до такого падения? Увы, логика жизни неизбежно связывает в единую цепь все наши поступки. Как часто самый незначительный шаг, ничуть, в сущности, не предосудительный, становится отправной точкой чудовищного злодеяния.
Всякое наше решение зависит от всех предыдущих в каком-то смысле так же, как при сложении сумма зависит от всех слагаемых. Горе тому, кто, ощутив на краю пропасти первый легкий приступ головокружения, не бежит от нее со всех ног, без оглядки! Это значит – он уже погиб. Вскоре, следуя непреодолимому влечению, пренебрегая опасностью, он подойдет ближе, поскользнется, и тогда ему уже не спастись. Напрасно, повинуясь инстинкту самосохранения, он будет делать нечеловеческие усилия, чтобы удержаться; все окажется бесполезно, он разве что чуть отсрочит свое падение. Что бы он ни делал, как бы ни цеплялся, он будет скатываться все ниже, ниже, пока не окажется на самом дне бездны.