Геннадий Александрович был суховат, скрытен и занимался только своими хозяйственными делами, зато Фома Егорыч всю душу отдавал ребятам и, как только мог, старался окружить их заботой и вниманием. Оторванные от родного дома дети платили ему привязанностью и любовью.
Много испытал Егорыч за свою долгую жизнь: тут и нелегкая матросская служба в царском флоте, и японский плен после бесславного разгрома русской эскадры под Цусимой, и царская тюрьма, куда он попал вместе с большевиками-подпольщиками. Так и не успел Егорыч обзавестись семьей. Может быть, потому он охотно согласился поехать в Уфу с группой московских ребятишек и остался с ними в эти тревожные дни.
Геннадий Александрович еще утром уехал в город за продуктами; сейчас уже был поздний вечер, а он еще не вернулся. Фому Егорыча это очень беспокоило: мало ли что могло приключиться с человеком. Беспокойство его передалось ребятам, и никто не помышлял о сне, несмотря на поздний час.
Ребята сидели вокруг большого дубового стола и старательно сапожничали под руководством Фомы Егорыча. Кто сучил дратву, кто приколачивал подметки, некоторые же, которых Егорыч считал самыми способными, самостоятельно тачали сапоги. Обычно в такие вечера Егорыч рассказывал ребятам забавные истории из своей флотской жизни, и за столом не прекращался веселый смех. Сегодня же тишина нарушалась только шорохом дратвы, протаскиваемой сквозь кожу, да мягким стуком сапожного молотка.
Николке показалось, что кто-то едет, он насторожился, вглядываясь в клубящуюся тьму за окном. Вот послышался стук колес, хлопнула дверь и заскрипели ступеньки лестницы.
— Слава богу, — облегченно вздохнул Егорыч, — Геннадий Лександрыч, кажись, приехал.
Все головы повернулись к двери. Она отворилась, и на пороге действительно появился Геннадий Александрович. За ним, звеня кавалерийскими шпорами, вошел высокий старик в белом кавказском бешмете. В руках он крутил стек с чеканной серебряной рукояткой. Злые черные глаза его под сведенными к переносице лохматыми бровями не предвещали ничего хорошего. Следом за ним вошли два солдата и остановились в дверях.
Старик вышел на середину комнаты, оглядел притихших ребят и проговорил, насмешливо кривя губы:
— Разрешите представиться, господа! Я потомственный дворянин, генерал-адъютант его величества Покревский. Это — мой дом. И, если мне не изменяет память, никого из вас я к себе в гости не приглашал! — Голос Покревского сорвался на крик. Он с силой ударил стеком по столу и, обращаясь к Геннадию Александровичу, приказал: — Немедленно убрать всю эту рвань из моего дома!