— Ужин готов! — громко сообщила Дженис, и это значило, что он должен вымыть руки и принять безмятежный вид. — У нас сегодня любимое блюдо Томми, — сообщила она, когда Уайлдер уселся за стол. — Мой фирменный мясной рулет, печеный картофель со сметаной и простенький зеленый салат. Когда-то и ты это любил, Джон. А как сейчас?
— Спрашиваешь! Особенно мясной рулет. Можно мне еще кусочек?
— Конечно угощайтесь, добрейший господин, — сказала она шутливо. — Я чрезвычайно польщена. Однако мне известно твое самое любимое блюдо, и, если будешь хорошо себя вести, я приготовлю его в воскресенье.
— И что это за блюдо?
— Ростбиф, разумеется. Сочный ростбиф с йоркширским пудингом и брюссельской капустой. Как ты мог такое забыть?
— Верно. Это было бы здорово, Дженис. Жду не дождусь воскресного обеда.
Неужели все это происходило наяву? Неужели она действительно сидела рядом с ним, вилкой отправляя в рот кусочки рулета и промокая губы салфеткой, а Томми действительно сидел по ту сторону стола? Как могла столь несчастливая семья каждый вечер устраивать эти спектакли и как долго это могло продолжаться?
— Как дела в школе, Том?
— Вроде ничего себе, — ответил жующий Томми и, проглотив кусок, добавил уже более внятно: — Я учусь всего-то вторую неделю.
— Понравились новые учителя?
— Да, особенно мистер Колдуэлл, математик. Очень забавный, ему бы комиком выступать в телешоу или типа того. Ребята из старших классов сказали, что он не только поначалу, а всегда такой, весь учебный год.
— Будем надеяться, что и ты весь год будешь держать планку.
— Какую планку, папа?
— Я о твоей учебе, о чем же еще? Не ты ли закончил прошлый год со средним баллом «Би»?
— Я уже и не помню.
— Вообще-то, средний балл у него был ближе к «Би-плюс»[40], — сказала Дженис, и все трое провели за обсуждением этой темы большую часть ужина.
— А десерт будет, мама?
— Как же без него? Что ты выбираешь — мороженое с пекановым маслом или кокосовый кекс?
Это было уже за гранью реальности.
— Ты по натуре эскапист, Уайлдер, — так говорил старый учитель латыни в церковной школе, и он вспомнил эти слова в вагоне метро, направляясь к любовнице после того, как сбежал из дому якобы на очередное собрание Общества. — Ты эскапист в чистом виде. Я каждый день вижу, как ты страдальчески затаскиваешь свое бедное усталое тело в этот класс и как после звонка ты молнией летишь к двери, под стать заправскому спринтеру, и я все понимаю. Что с тобой такое? Ты хочешь прожить всю свою жизнь эскапистом?
— Я так не думаю, сэр.
— Что? Говори громче, я тебя не слышу. Вот еще один признак эскапизма. Ты вполне можешь быть громким, когда захочешь, — я слышал эти твои сольные партии в хоре, — но в другое время ты тише воды ниже травы. А сейчас я хочу, чтобы ты открыл рот так же широко, как делаешь это в церкви, и повторил свои последние слова.