— Конечно заходите, если есть желание. Еще раз спасибо вам, доктор.
Вот это, пожалуй, был единственный нужный ему тип врача — и не только сейчас, но и вообще, — единственный тип врача, в котором он когда-либо действительно нуждался: опытный врач широкого профиля, который в критической ситуации не замедлит с отправкой его в больницу и который лишь одобрительно хмыкнет, узнав, что пациент пошел на поправку. К черту всю эту психиатрию! По большому счету, Джон У айлдер сам отлично знал, как о себе позаботиться.
Понемногу он начал тяготиться присутствием на столике телефона, готового в любую секунду зазвонить или, что еще хуже, способного одним своим видом подвигнуть Уайлдера на звонок, как это было в случае с Полом Боргом. Он мог позвонить Карлу Манчину; он мог позвонить доктору Роузу; он мог — если совсем утратит контроль над собой — позвонить Дженис и Томми.
С наступлением вечера пришла усталость, но не сонливость, а эйфория по поводу прекрасного самочувствия начала угасать. Единственным, что могло погрузить его в сон, была выпивка — всего одна или две порции, в качестве лекарства, — и посему он отправился в ближайший винный магазин, где купил бутылку виски.
— Эй, вы забыли сдачу! — крикнул кассир ему вслед. — Сэр, ваша сдача!
Но Джон Уайлдер не хотел терять время на такие пустяки; его голова была занята более важными планами. Надо было не только развязаться с Манчином, Памелой и их проектом, но и сделать это таким образом, чтобы сорвать производство фильма. Помимо этой, были и другие, еще более мрачные мысли, но они пока что не обрели четкой формы, и он решил оставить их на утро.
Он снял одежду и поставил бутылку на столик у кровати, а немного погодя забрался под простыню и лежал неподвижно, как труп, пока его не сморил сон.
Прошло, казалось, лишь несколько минут, когда он пробудился с таким чувством, будто весь мир разваливается на части. Ждать до утра было нельзя. Он выскочил из постели, еще не вполне понимая, что делать; а когда это понимание пришло, одеваться было уже некогда. Нагишом устремившись на кухню, он схватил самый большой нож, затем бегом вернулся к телефону и перерезал провод. Это было сделано вовремя: замешкайся он еще на мгновение, телефон зазвонил бы и голос, похожий на мистера Эпштейна из Марлоу, объявил бы ему, что он является Мессией.
С улицы донесся детский крик, а потом вой полицейской сирены, и внезапно он осознал чудовищный масштаб своего деяния. Связь нарушилась по всей стране — по всему миру, — и теперь нужно было действовать без промедления. Он натянул брюки и застегнул молнию на ширинке, но возиться с остальной одеждой не было времени. Выскочив на мертвую, пустынную улицу, он помчался в сторону бульвара Санта-Моника, не слыша ничего, кроме свиста ветра в ушах и собственного хриплого дыхания. Через два квартала ему попалась на глаза телефонная будка; он ринулся к ней, ввалился внутрь и сорвал трубку с рычага.