— Да, они больше его не интересуют. У отца теперь одно желание — попасть домой и посвятить себя тем мелочам, которые только могут прийти ему в голову. Он хотел бы видеть Марию и Йоханнеса, бросать с ними кегли, смотреть, как они играют в бадминтон. Он мечтает о том, чтобы они ходили выгуливать нового щенка, а он сидел бы в спальне и выглядывал их с прогулки. Он хочет, чтобы шел дождь, — он все время об этом говорит, — а он сидел бы на кухне и смотрел из окна, как в саду образуются лужи и наполняется водой наш пруд.
— Но почему он смотрит на меня и ничего не скажет об этом?
— Потому что у тебя в голове только концерн. Потому что ты не поймешь. Потому что он боится попросить тебя, чтобы ты посадил его в машину и повез домой.
— Отец боится? Почему он боится?
— Он говорит, ты хочешь, чтобы он поправился. Но хочешь отвезти его не домой, а в концерн. Он боится всех, кто его не понимает. Его пугает Лоеб, и, я думаю, ты сейчас его тоже пугаешь.
— Но, прости меня, я ничего плохого ему не делаю. Я остерегаюсь даже упоминать о концерне. Я стараюсь не волновать его, я молчу обо всем, что может напомнить ему о работе.
— Да, все правильно, но он видит, что тебе это тяжело. Он сказал мне очень странную вещь. Он говорит очень много странного, не хочу утверждать, что я понимаю все, что он мне говорит.
— Что такого странного он тебе сказал?
— Он сказал, что был бы рад, если бы ты стал хорошим учителем.
— Что?
— Хорошим учителем, по-настоящему хорошим. Не издателем и чтобы ты вообще не имел никакого отношения к изданию книг.
— Лизель, я этого не понимаю. Из меня никогда не получился бы хороший учитель.
— Да, я знаю, ты прав. Я думаю, он просто хотел бы иметь родственника, который не был бы связан с издательским делом и занимался бы чем-нибудь совершенно другим. Чем-нибудь тихим, безобидным и незаметным. Думаю, это именно то, что стоит за профессией учителя.
— Но концерн — это дело всей его жизни. Я не понимаю, как это могло стать ему безразличным до такой степени, что он мечтает о сыне, который не имел бы с этим делом ничего общего? Отец считает, что все, чем он до сих пор занимался, — ошибка?
— Нет, почему же? Это другое, совсем другое. Он думает не об этом. Он просто не хочет, чтобы его что-нибудь обременяло. Дождь, сад, игры твоих детей — он хочет просто созерцать, он не хочет никакой суеты. Ты должен понять: отец страшно устал, Георг, он больше не может так жить.
— Лизель…
— Давай не будем себя обманывать, Георг. Я очень долго у вас работаю и поэтому точно знаю, что с ним происходит. Мы оба хорошо понимаем друг друга. Я напеваю ему старые песни. А он вспоминает, кто их пел. Ему не нужны никакие книги, никакие газеты. Твой старый немузыкальный отец хочет, чтобы я напевала ему песни. Он сказал однажды, что музыка — это самое прекрасное в жизни, это притом, что он не имеет о музыке никакого понятия.