. И в некотором смысле любовное послание, которое заканчивается так:
Отныне судьба нашей семьи в твоих руках. Ты последний, кто, сохраняя силу и мужество, должен защитить и спасти нашего сына.
Под конец мы получаем части головоломки, но, как бы мы их ни складывали, между ними все равно остаются зазоры… они похожи на страны, которые мы не можем назвать.
Джеффри Евгенидис[166]
1
Мопед приказал долго жить. Держась за руль, я жал на педали как сумасшедший. Я ехал стоя, оторвавшись от седла и нагибаясь то вправо, то влево, как будто поднимался на гору Ванту, таща на себе лишних полсотни кило груза.
Вилла Фицджеральд, расположенная на бульваре Бакон, на окраине мыса Антиб, выглядела с улицы как своеобразный бункер. Несмотря на название, американский писатель там никогда не жил, но легенды – штука живучая как на Лазурном Берегу, так и повсюду. Метров за пятьдесят до места назначения я бросил мопед на тротуаре и перелез через парапет, тянувшийся вдоль берега моря. В этом месте мыс и белопесчаные пляжи уступали место изрезанной и труднодоступной приморской полосе. Громады крутых скал, выщербленных мистралем, и откосы обрывались прямо в море. Цепляясь за каменистые уступы и рискуя свернуть себе шею, я карабкался вверх по отвесному склону, по которому можно было попасть на виллу с тыльной стороны.
Я прошелся по пляжу из вощеного бетона, примыкавшему к бассейну – вытянутому небесно-голубому прямоугольнику, нависавшему над морем, – продолжением которого служила каменная лестница, спускавшаяся к небольшой плавучей пристани. В лепившемся к скале имении Фицджеральд море плескалось буквально у вас под ногами. Вилла представляла собой модернистскую постройку, возведенную в «безумные» годы, – на ее архитектуру повлияли как ар-деко, так и средиземноморский стиль. Выкрашенный в белый цвет геометрический фасад венчала терраса с крытой галереей из вьющихся растений. В это время дня небо и море сливались в одно пространство ослепительной голубизны – цвета бесконечности.
Под сводами галереи помещалась летняя гостиная. Пройдя вдоль нее, я вышел к наполовину открытому остекленному проему, через который можно было проникнуть в дом.
Если представить себе, что вид отсюда открывается не на безбрежную синеву, а на Гудзон, то главная комната чем-то напоминала мою берлогу в Трайбеке – тщательно продуманное, свободное от излишеств жилище. Очень похожее на те, что любят размещать в журналах, посвященных интерьеру. В библиотеке я увидел примерно те же книги, что стояли и у меня на стеллажах и отражали одни и те же культурные направления – классические, литературные, интернациональные.