– По-моему, ты ошибаешься. Проверь базу данных. Эта книга там не значится!
Я вышел из библиотеки и обошел Агору кругом. Собираясь покинуть кампус, я тоже выбрал дорогу покороче – через лавандовые поля. В этом году лаванда зацвела гораздо раньше срока, но ее аромат совсем не напоминал мне прошлое, как будто в моей памяти что-то разладилось. Ветер разносил кругом испарения, отдававшие железом и камфарой, и, вливаясь в меня, они обретали одуряющий запах крови.
Скорость, море, полночь – все, что ярко, все, что черно, все, что ведет к потере себя и тем самым позволяет себя найти[61].
Франсуаза Саган
1
Воскресенье, 20 декабря 1992 года
На другой день после убийства я проснулся поздно. Накануне вечером, чтобы заснуть, я выпил пару таблеток снотворного, которое нашел в нашей ванной. Этим утром дома было пусто и холодно. Мать отправилась в Ланды еще ночью, в доме перегорели пробки – отопление отключилось. Будучи все еще как в тумане, я четверть часа провозился со счетчиком и в конце концов починил электричество.
В кухне на холодильнике я нашел милую записку от матери – она поджарила мне гренки с сахаром. За окном на солнце сверкал снег, и мне показалось, что я очутился в Изоле-2000, на горнолыжном курорте, – у Франсиса там был домик, и он нас приглашал туда чуть ли не каждую зиму.
Я машинально включил «Франс-Инфо». Вчера я превратился в убийцу, но мир продолжал вращаться: ужасы в Сараево, сомалийские дети, умирающие от голода, скандал с зараженной кровью, столкновение на матче ПСЖ – ОМ, переросшее в побоище. Я налил себе черного кофе и проглотил гренки. Хоть я и был убийцей, но умирал с голоду. Затем я пошел в ванну и просидел полчаса под душем, где меня вырвало, и я изверг из себя все, что съел. Потом я принялся намыливаться хозяйственным мылом, как вчера, но все никак не мог избавиться от ощущения, что кровь Алексиса Клемана, глубоко въевшаяся мне в лицо, губы и кожу, так и не смылась.
Через какое-то время мою голову обдало волной жара, и я чуть не потерял сознание. От волнения у меня свело шею, ноги дрожали, живот пронизала жгучая, острая боль. Разум мутился. Я не мог совладать с ситуацией, с одолевавшими меня мыслями. С этим надо было кончать. Мне больше не удастся жить как ни в чем не бывало. Я вышел из душа с твердым намерением пойти в комиссариат и сдаться, но вслед за тем, меньше чем через минуту, передумал: если я хоть в чем-нибудь сознаюсь, погублю не только себя, но и Максима с его родней. А ведь они столько раз помогали мне и рисковали ради меня. В конце концов, чтобы не дать волю страху, я надел спортивный костюм и выскочил из дома.