– Черт, сигареты забыла. Будь добра, сходи за ними – они лежат у меня в сумочке, там, в платяном шкафу.
Голос Фанни вывел меня из раздумий. Она бросила связку ключей Дебби, и медсестричка ловко поймала их на лету.
– Ну что, Тома, то мы с тобой не общаемся годами, то ты вдруг не можешь прожить без меня и дня, так? – обратилась она уже ко мне, направляясь к автомату для продажи охлажденных напитков.
Я первый раз видел Фанни в роли врача. На ней были бледно-голубые хлопчатобумажные брюки, того же цвета халат с длинными рукавами и хлопчатобумажная же шапочка, придерживавшая волосы. Лицо казалось определенно более строгим, чем сегодня утром. Глаза под белокурой челкой горели мрачным жгучим пламенем. Настоящая воительница света, сражающаяся с болезнями.
Кем же была Фанни? Союзницей или правой рукой дьявола? И, наконец, неужели Винка оказалась единственным человеком в моей прошлой жизни, в котором я ошибся?
– Мне надо тебе кое-что показать, Фанни.
– У меня мало времени.
Она опустила монетки в автомат и едва слышно обругала его, потому что тот не торопился выдать ей минералку «Перрье», которую она выбрала. Жестом она предложила мне следовать за ней на выход – на служебную автостоянку. Там она распустила волосы, стянула халат и присела на капот машины – должно быть, своей: это был «Додж-Чарджер» кровавого цвета, который, казалось, перенесся сюда прямиком с обложки старого альбома Клэптона[97] или Спрингстина[98].
– Вот это сунули мне под щетку стеклоочистителя, – сказал я, протягивая ей крафтовый конверт. – Твоя работа?
Фанни покачала головой, взяла конверт и взвесила его на руке, явно не торопясь открывать, как будто ей было известно, что там, внутри. Еще минуту назад ее глаза отливали изумрудом, а сейчас они потускнели и погрустнели.
– Скажи-ка, Фанни, не ты ли, часом, подсунула мне эти фотки?
Мой вопрос, очевидно, подстегнул ее – она покорно извлекла снимки из конверта. Опустила глаза, взглянула на первые две фотографии и вернула мне конверт.
– Ты знаешь, что делать, Тома. Садись в самолет и возвращайся в свой Нью-Йорк.
– И не надейся. Значит, это ты фотографировала, так?
– Да, я. Но это было двадцать пять лет назад.
– Зачем?
– Затем, что Винка меня попросила. – Она поправила бретельку майки и вытерла глаза рукой. – Понимаю, все это было давно, – вздохнула она, – только ты вспоминаешь то время по-своему, а я совсем по-другому.
– К чему ты клонишь?
– Смирись с правдой, Тома. В конце 1992 года с Винкой происходило неладное. Она стала несговорчивой и совершенно бесшабашной. Если помнишь, как раз тогда начинались все эти