– Вы же нездешняя, верно?
– Нездешняя?
– Не южанка. Не с Лазурного Берега.
– Нет, я парижанка. Я переехала сюда полгода назад, когда появилась эта должность.
– Думаю, вы можете мне помочь, Полина. Когда я учился, в лицее издавали газету под названием «Южный курьер».
– Он и сейчас выходит.
– Мне бы хотелось просмотреть подшивки.
– Сейчас принесу. Вам за какой год?
– Ну, скажем, за учебный 1992/1993-й. А если найдете еще и альбом выпускного класса за тот же год, будет просто великолепно.
– Вы ищете что-то конкретное?
– Мне нужны сведения о Винке Рокуэлл – она тоже здесь когда-то училась.
– Вы имеете в виду книгу Стефана Пьянелли, которую Зели собирается изъять из каталога?
– Я главным образом имею в виду папенькиных дочек, с которыми вижусь каждый божий день и которые возомнили себя феминистками, потому как прочли первые три главы «Рассказа Служанки»[134].
– Гетеродитки…
– Они рядятся в образ этой девушки и пытаются сделать из нее эдакий фетиш, на который бедная Винка Рокуэлл была совершенно непохожа.
Полина Делатур прошлась пальцами по клавиатуре компьютера и черканула на самоклеющемся листочке для записей ссылки на документы, которые я у нее просил.
– Присаживайтесь пока. А я пойду поищу для вас газетную подшивку и сразу же принесу.
4
Я сел на свое старое место – в глубине зала, в нише у окна. Отсюда был виден выложенный плиткой старый квадратный дворик с увитым плющом фонтаном. Он был окружен крытым проходом из розового камня и напоминал внутреннюю монастырскую галерею. Если бы там звучали еще и григорианские хоралы, я бы подумал, что приобщаюсь к некоему духовному миру.
Я поставил на стол бирюзовый «истпак», который прихватил из родительского дома, выложил ручки и прочие принадлежности, как будто собрался писать сочинение. Настроение у меня было приподнятое. Как только я обкладывался книгами и погружался в творческую обстановку, на душе у меня становилось легче. Я физически ощущал, как все мои тревоги отступают. Такая обстановка действовала на меня как успокоительное, только последствия были несравнимо легче.
Пропахшая воском и оплавленными свечами, эта часть зала, выспренно называвшаяся литературным кабинетом, не утратила своего былого шарма. Мне казалось, что я попал в святилище. На стеллажах пылились старые учебники литературы. А у меня за спиной висела школьная карта Видаль-Лаблаша[135] – она устарела еще в ту пору, когда я здесь учился, – на которой был изображен мир 50-х годов и страны, которых больше нет: СССР, ГДР, Югославия, Чехословакия…
Нахлынувшие волной воспоминания мигом унесли меня в прошлое. Именно здесь я делал домашние задания и готовился к экзаменам. Здесь же написал и первый свой рассказ. Я вспомнил слова отца: «