Наконец электрик выключил последнюю лампу — настольную. Но темнее не стало, хотя за окнами наблюдалась чернота с оранжевыми всполохами, сигнализирующая о том, что наступил нормальный городской вечер.
Светился сам потолок в комнате, сиял ослепительным белым прямоугольником, затянутым по краям тонкой паутиной. При свете, льющемся с потолка, можно было читать книгу, играть в шахматы и даже стричь ногти.
— Видите, — тревожно сказал жилец, издал характерный звук и смутился. — А я — электрик. Я знаю, что должно светиться, а что — не должно.
— Разберемся, — мужественно сказал Водогреев.
Электрик с ужасом и благоговением взглянул на залитого паранормальным сиянием участкового и шепотом добавил:
— А еще там кто-то на трубе иногда играет… По ночам.
Эпилог
Прожитая жизнь лениво, как откормленный дельфин, проплывала перед мысленным взором Водогреева: розовое младенчество, красногалстучное детство, пытливо-потливая юность, первая сигарета, первая встреча с будущей супругой, первое удивление от того, что начал стареть… Не помнил Водогреев только одного — когда в его голову залетела шалая мысль пойти в участковые.
И сам Водогреев тоже плыл, парил, растворялся в ослепительном белом сиянии. Он скорее осязал его, чем видел, потому что, когда распахнулась дверь и сияние поглотило Водогреева, первым делом он крепко зажмурился.
— Что ж ты делаешь, Даниил Иванович? — начальственно поинтересовался громовой голос, в котором шумели подмосковные майские бури и грохотали канзасские смерчи. — Что ж ты лезешь, куда не просят?
— Просят, — не открывая глаз, возразил Водогреев, который действительно был Даниилом Ивановичем. — Жильцы просят.
— Эх ты, Даниил Иванович… — вздохнул голос.
— Мне, извините, более привычно — Водогреев. Я на фамилию, извините, лучше откликаюсь.
— Ладно, Водогреев, — хохотнул голос. — Ты не бойся, Водогреев. Только вот куда ж ты полез, а? Неужели же ты хотя бы этаже на пятом не заподозрил, что чистоту эксперимента портишь?
— Что-то такое подозревал, — кивнул Водогреев и приоткрыл один глаз. — Но жалуются же они…
— Тихо, Водогреев. Все жалуются. А я им, может, все условия для контакта создавал. Чтобы они, может, друг к другу пошли. Чтобы они разобщенность свою преодолели, понимаешь, Водогреев?
Водогреев молчал.
— Но ведь возможно же это, — сказал голос.
Водогреев молчал.
— Ведь все, в сущности, возможно.
Водогреев молчал.
— Ну вдруг? — почти жалобно прогремел голос.
— Не пойдут они на контакт, — честно ответил участковый. — Соседи они потому что.
В белом сиянии пронесся огорченный вздох.