— Много про тебя узнал, одного не пойму: куда это ты так аккуратно постоянно ходишь?
Обернулась, усмехнулась:
— Зачем тебе? Иль надеешься?
— Обязательно! Не отстану же! Ведь поняла?
А были уже в Панском ряду, и она зашла в лавку смотреть бархаты. А лавка была без окон, притемнённая, свет шёл лишь из распахнутых настежь широких, как ворота, дверей. В ней держалась сухая прохлада, густо пахло лежалыми мануфактурами. Федосья перебирала наваленные на прилавке разноцветные скользко-мягонькие бархатные штуки, он, приткнувшись к ней, делал вид, что ему тоже страсть как интересно разглядывать и поглаживать их, и в какой-то наклон легонько приобнял её в поясе, потом покрепче и ещё крепче, и тут она тоже подалась, прижалась к нему и сколько-то мгновений они так и стояли, склонившись над переливчатыми пахучим! бархатами, не видя их и ничего не видя и не слыша ничего, а только всё плотнее, всё истомней прижимаясь друг к другу и хмелея от внутреннего огня. Потом, очнувшись, она упруго отстранилась, и он мягко отпустил её, оба легонько улыбнулись, и, несмотря на притемнённость, каждый увидел улыбку другого. Потом она резко отпрянула и, сильно толкнув стоявшего в дверях пухлого приказчика, выскочила из лавки. Приказчик удивлённо поглядел ей вслед. И Иван глядел через распахнутую дверь, как она быстро-быстро уходит, лавируя между людьми и экипажами. Сдвинулся с места, лишь когда она совсем скрылась. Приказчику, усмехнувшись, сказал:
— Без шума и брага не закисает.
Но, выйдя из Панского опять на Ильинку, наткнулся на неё. Ждала! И она жарко прошептала:
— Где? Когда?
— Завтра, после полудня. Варварка, дом Иванова.
— Заплечных дел мастера?!
— Его.
— Ах вот ты кто! Подручный!
— Не, квартирую.
Долго лежала не шевелясь, не прикрываясь, закрыв глаза. А когда открыла, стала удивлённо следить за Иваном, за каждым его движением — он надел лишь портки, был без рубахи. Уже успел попить, поглядеть в окно, за которым по-прежнему сыпал мелкий дождь и наползала вечерняя аспидность, успел даже раскурить набитую ещё до её прихода трубку, а она всё лежала не шевелясь, не издавая ни звука, и водила, водила за ним сухо горящие удивлённые глаза.
Он сел возле её ног, гладил их и думал, почему она не побоялась прийти, но потом так люто не давалась, потом так страшно буйствовала, потом, задыхаясь, без остановки твердила: «Хватит! Хватит! Хватит!» — а теперь вот молчит и молчит.
«Непонятная, но хороша!»
Откинувшись к спинке кровати, сияя зубами, негромко легко, светло запел:
Весел я, весел сегодняшний день,