Дети разбитого зеркала. На восток

Юг Империи.

Берег моря.

На берегу стоит девочка и смотрит в закатное небо. Острижена и одета она так, что посторонний глаз видит лишь растрепанного тощего подростка, воришку или попрошайку. Обычное дело.

Девочка стоит на берегу закатного моря и думает о Князе Тьмы. Мысль появляется неведомо откуда, как золотая монета в рыбьем брюхе: была ли Божья воля на его изгнание из этого мира?

Девочка еще не знает, что эта мысль досталась ей по наследству, и что за ней последуют другие. Она многого не знает. Того, например, что сегодня ей следовало бы праздновать свой тринадцатый день рождения. Но этого пока не знает никто.

Девочка смотрит в закатное море. Оно красиво. Оно обещает. Девочка становится закатным морем. В ее холодной и темной глубине скелеты кораблей и моряков, задумчивые подводные чудовища. Её стеклянную волнистую шкуру гладит жар заходящего солнца. В этом ощущении, полном ласки и прелести, вновь мелькает постороннее: «века не видеть солнца… была ли на то Божья воля?» и теряется до поры где-то во тьме, где скелеты… Её сознание — бескрайняя сверкающая равнина, чей слепящий блеск разбивают черные весла рыбацких лодок, на одной из которых возвращается домой её отец, далекий суровый человек, увозящий с собой часть морского мокрого блеска, остывающего, умирающего.

А там, далеко, таинственные огромные корабли. Бродяги. Ей нравились бродяги. Нравились моряки, бездомные музыканты, торговцы Дороги. Один из бесчисленных костров Дороги одарил её песней, чьей мелодией дышит сейчас её прозрачная зеленая плоть.

Большеротый ехидный молодец с черной повязкой на глазах, что весь вечер развлекал подвыпивших купцов двусмысленными песенками, повернулся тогда к ней, притаившейся чуть поодаль от шумной компании, и сказал, насмешливо улыбаясь:

— А теперь, дочь рыбака, я спою для тебя.

— Ты видишь меня, жулик? Но откуда ты знаешь меня?

— Я не вижу тебя, но знаю. Ты видишь, а толку? Так-то. Ты неважно воспитана, милая, но я не обижусь.

И длинные белые пальцы побежали по струнам.

Песня была осколком какого-то темного древнего предания и прочая публика, разочарованно переглядываясь, пожимала плечами.

А девочку жгло каждое слово, жгло, заглядывая в лицо и требуя узнавания, требуя воспоминаний, которые никогда не жили в её душе.