Многослойным сиреневым сумраком заволокло светлый зал, в окна которого ещё недавно сквозь яркие зеленые листья било солнце. Сумрак тоже был светом — но особым, светом другого мира, открывающим новые глубины реальности. До сих пор неприметное платье Энаны заиграло россыпями серебряных искр, в волосах закачались цепочки с подвесками в виде полумесяцев. На стенах проступили призрачные, светящиеся фрески. Разноцветные кораблики плыли на всех парусах по нарисованным волнам, голоногие жницы кланялись золотому полю, пастухи гнали по дороге стадо — и каждая корова несла на голове тонкий рогатый месяц.
Между плитами пола проклюнулась молодая поросль, — и вот уже вокруг поднимался небывалый волшебный сад. Побеги цеплялись за ноги, карабкались на стены. Набухали и лопались бутоны, вываливая многочисленные языки лепестков, цветущие шапки болотных трав распускались, как праздничные фейерверки. Всё тянулось, вилось, ветвилось и колыхалось. И вот, меж стеблей и лиан стало видно, как отступили и растворились во тьме стены, а вместо потолка распростёрлось удивительно тесно заполненное огнями небо, переливающееся жаром, как угли в жерле огромной печи.
Из под тёмной повязки на белом лице бессмертного бежали слёзы.
Девушка в покрывале вскрикнула и лишилась чувств, — и вот уже новые ростки пробили тонкую золотистую ткань, выпивая, высасывая сладкие соки молодого тела, приобщая проснувшуюся душу к неукротимому и мощному движению стихии. Стихии первобытной женственности — безрассудной, слепой, природной страсти рождать, умножаться, произрастать.
Эмор ловко отбросил ногой плеть лианы, упавшую слишком близко к Энтреа. Энана усмехнулась — весь мир дрогнул до самых звёзд и затрепетал, зарокотал, отозвался подземным гулом — и растительность отступила за пределы широкого круга, став подобием огромной беседки или сквозным цветущим храмом.
Со всех сторон наплывали волны запахов, говорящих о тайнах плоти и страсти, о делах, творящихся под покровом тьмы, о дарах, разверзающих чрево — дающих и отнимающих жизнь. Воздух пел песню, которую издавна поёт весенний ветер каждой вошедшей в пору девушке — приглашал в путешествие в страну ночи, обещая боль — а потом сладость, а потом — притихшее ожидание чудесной награды, перед которой меркнет любая сладость. Мало кто из девушек слушал эту песню до конца, а ведь дальше там было снова про боль и утрату иллюзий, про звериную нежность к беспомощному тёплому комочку, являющую собой наибольшее счастье земного удела каждой из женщин, — и про рождённый вместе с комочком постоянный, холодный, утробный страх, делающий поистине жалким этот удел.