— Девочка что-то рассказывала тебе?
— Я спрашивал, а она говорила. Она знает песни, которых никто не знает. А то, что рассказывает про себя… ну, это как в песнях — боги, герои, предопределение — но в жизни так не бывает.
— Ты не веришь в богов?
Парень закинул голову вверх, уставившись в небо, подыскивая нужные слова.
— Верю. Им не верю, пожалуй. Но мне легче, чем Фран — им до меня нет никакого дела. Подозреваю, что не услышал бы про эти вещи ничего интересного, не знай она, что мне осталось жить совсем немного.
— Жалеешь?
— Нет. Я бы не стал ничего менять. Я ненавижу тех, кто приходит убивать. Это мой город. Я всё равно буду здесь.
Они обходили дом за домом, заглядывали в чуланы и подвалы, но не находили ничего, кроме признаков недавней печальной заброшенности, следов ещё вчерашней мирной жизни.
Музыканта почему-то не удивлял особый интерес Сета к персоне Фран и еретик осторожно продолжил расспросы. Следовало признать — он рано закончил тот разговор в кабаке. Сосредоточенный на стремлении скрыть собственные намерения, на борьбе с забрезжившей иррациональной симпатией, он пропустил что-то важное.
— Ты ведь тоже неправильный сектант, — вдруг прервал его мысль собеседник, — остальные слишком хорошо воспитаны для мести.
— Мести? — озадаченно переспросил Сет.
— Разве вы с ней не заодно?
— Наверное, нет, — осторожно проговорил еретик, — скорее всего, у нас разные планы.
— Жаль. Если девчонка, мечтающая убить Роксахора — это смешно, то у тебя могли бы быть шансы.
Взгляд еретика сделался хмурым и недобрым. Он очень старался понять.
— Почему Роксахор? Она говорила об ученике, погубившем учителя. Я думал, она обвиняет себя.
Юноша рассмеялся лёгким и тёплым смехом:
— Мне кажется, это совсем на неё не похоже — в чём-то винить себя… так ты не знаешь? Дело в обиде, которую нанёс юный варвар вашему общему учителю. Роксахор наведывался в монастырь незадолго до смерти отца Великой Ереси, и был не слишком учтив. Фран ему не простила. Мне кажется, она очень любила старика.
Потом музыкант о чём-то задумался. Молчание между ними постепенно остывало, из него медленно уходили доверие и дружелюбие. Наконец, горожанин сказал:
— А ведь ты ей не брат, да? Ты охотник и пришёл по её душу? Ты охотник, не воин?
Сет ответил не сразу. Ополченцы видели в нём союзника. Не слишком-то выгодно и довольно жестоко развеивать это заблуждение.
— Меня готовили к большой войне — и она началась. На самом деле, мы с тобой на одной стороне. Но у нас с братьями свои задачи. Мы не воюем с людьми. Мы воюем за людей.
— Всё-таки фанатик, — музыкант со злостью пнул камешек на дороге. Потом спросил спокойнее: