Утром они были ещё живы. Не все — накрытое с головой тело лежало у стены. Ночью умер один из раненых. Но остальным стало легче.
Кое-кто безучастно жевал сыр, сухари и сушёные груши, мешок которых обнаружился среди припасов, другие приводили в порядок оружие и разминались, расправляя мышцы, скованные после неудобной ночёвки и вчерашних трудов. Лучники вполголоса препирались, пересчитывая оставшиеся стрелы, ополченец с серебряной серьгой наполнял и передавал по рукам кружку с водой.
Сет спал.
Добрую часть ночи он провёл, врачуя и исцеляя. Не омой, нет. Беззаконным тёмным искусством, дерзкой игрой против природы и неразрывности причин и следствий. Это куда тяжелее, чем убивать. И происходит реже: не годится чинить препятствия божьей воле — без чрезвычайных на то оснований. Но теперь выпал особый случай. Сет чувствовал, что господняя воля несёт его, как волна, он стал ею сам и всё, что он делал, было правильным и праведным — даже магия. Он дошёл до предела своих возможностей и заступил дальше — в тот край, где каждое движение рождает каскад отголосков в составе эфирных материй, магическую рябь, меняющую реальность как настоящую, так и будущую. Сет сделал выбор, хоть и не мог предвидеть всех его последствий. И этот выбор забрал очень много сил.
Ребята неловко пытались беречь его сон — насколько это было возможно посреди разворачивающихся событий нового дня.
Музыкант чистил секиру, брошенную накануне без должного ухода. Он думал, что потерял её после ранения. Выходит, Сет и это прихватил во время отступления в башню. Бок ещё болел, но дышалось уже без помех, и голова стала ясной. А в голове крутилась только одна, произнесённая еретиком, фраза: «Они не обманывают». Смешно сказать, он беспокоился. Что-то случилось с юродивой дурочкой, внезапно оказавшейся коварным исчадием тьмы и воплощением зла.
Тони снова занял свой пост у восточной бойницы. И вскоре сообщил остальным голосом, в котором одновременно звучали злость и восторг:
— Едут. Чую, не слишком спалось победителям ночью, нас вспоминали, ворочались. Может, чего придумали?
— Сильно-то не зазнавайся, — осадил его одноглазый, — хотели бы — давно бы с запада заехали. Малые ворота, похоже, свободны. И стена изрядно прохудилась, проходи — не хочу.
— Только тут им кажется слаще. Вот с чего бы? Может что-то из детства? Так и вижу — отец маленького дикаря везёт мальчишку в своём седле на лошадиный рынок, а солнце зажигает горячие блики на крыльях грифонов, распростёрших медные крылья на створках парадных ворот — высоко над его головой. Город похож на волшебный вертеп, на редкую дорогую игрушку — и мальчишка твёрдо решает, что игрушка будет его.