— Голодать не будут. Алма разумная женщина и умеет распорядиться деньгами. Мы с ней всё обговорили. Но твои слова меня смущают. Вроде как настают Последние Дни. В любое другое время…
— Да. В любое другое. Берад не должен был брать с тебя обещание, если что-то знал об этом. А он знал, полагаю. Потом пришла Чёрная Смерть…
— Все пока живы. Может, и обойдётся.
Фран словно бы к чему-то прислушалась и ответила эхом:
— Да. Пока живы. Не покидай её, а?
— А ты? Почти ребёнок, девушка, одна на дороге…
— Немного труда, и никто не догадается, что я не парень. Ты бы и сам обманулся, если б не знал меня так давно.
— Нет.
Повисло молчание. Затканное звуками волн, ветра и чаек, оно не было тишиной. У самого горизонта беззвучно таяли в сияющей дымке паруса купеческого каравана, напоминая о детских мечтах убежать из дома в юнги, младшие матросы, мальчики на побегушках, — лишь бы прочь от берега, от неподвижной, душной жизни.
— Я слышала, торговцы на Дороге охотно берут мальчиков в учение и услужение.
Рыбак не возразил сразу, и Фран заторопилась.
— Я знаю грамоту и хорошо соображаю. Договорись с порядочным купцом из тех, что держат путь на Восток, дай ему немного денег, чтоб позаботился в дороге о сыне и показал, как ведутся дела. Расписку с него возьми, в конце концов — жену успокоить и самому не тревожиться. Ты не виноват. Ты ни разу меня не обидел. Когда-нибудь, в другой жизни, я буду счастлива видеть тебя своим отцом (или братом, — подумалось вдогонку, или…) А здесь мне не место, что правда то правда. Вот и отпусти. Доведи до дороги и возвращайся.
Так и сделали. На прощанье Фран обняла рыбака, прижавшись так тесно, что окружающие смущённо переглянулись. Рыбак и бровью не повёл.
— Избалован, матерью. Пусть немного жизни поучится, может и выйдет какой-нибудь толк. В море его не беру, слишком нежен. Да и гадали ему, что утонет. Так что вот.
На этом и расстались. И на время чудеса захватившей Фран новой жизни заглушили её тревогу и дурные предчувствия.
Мара сидит у окна, одетая в глухое, с высоким воротом, платье земляничного шёлка. На губах играет рассеянная улыбка. Белые руки в тяжёлых драгоценных кольцах перебирают тёмные кудри Джеди, который застыл у её ног, уронив голову на скользкие от переливчатой узорной ткани колени.
Ресницы художника сомкнуты, но подрагивают, выдавая, что он не спит, лицо чистое, безо всяких признаков болезни, разве что выглядит немного утомлённым. Только в углу рта собралось и засохло немного крови — Мара, целуя, прокусила ему губу, чего бы никогда бы не посмела проделать с Ченаном. «Глупый… — думает она. — Глупый, сладкий…»