Вначале всё было хорошо.
Её встретили настороженно, но не враждебно. Подарки Берада были приняты, особенно сильно взволновал наставников маленький точёный флакон из дымчатого стекла. Эта древняя реликвия — объяснили ей, — дороже иного царства. Недёшево ей обошлось их гостеприимство.
Тем большее недоумение вызывали её неуспехи в учёбе и видимая заурядность умственных способностей.
К ней не приставали больше обычного, никак не выделяя среди остальных учеников, лишь отвели отдельную комнатку, отрезав тем самым от вечерних шуток и разговоров общей спальни, от любой возможности личного общения.
Но ей было не до этого.
Мучительная душевная борьба придавала её лицу выражение вызывающей сонной тупости, обескураживавшее учителей. Они не могли взять в толк, зачем им подкинули этого бездарного и безобидного птенца, неспособного выучиться элементарным вещам.
Например, «взглядом» зажечь свечу. Она одна не могла освоить этот трюк, служивший пропуском к более серьёзным занятиям.
А её всё время вспоминались трупы на Дороге и оскаленные волчьи морды, и думалось, что таково лицо всякой магии, грязнейшего из занятий, чья извращённая суть запретна для человека. Возможно, для Фран не прошло бесследно влияние Берада, — прежнего Берада, ещё не пересмотревшего свои убеждения.
Ей предстояло стать воином Света — а сама она была средоточием тьмы и скверны. Эти люди могли ей помочь. Они умели укрощать силы бездны. Но для этого требовалось взглянуть бездне в глаза — а она была для этого слабой, такой слабой.
Она проводила часы в медитации над языками пламени, но, в сущности, это больше смахивало на её давнюю игру в исчезновение — вся она становилась этими жаркими языками и какое-то время могла не бояться.
Шли недели. Становилось неспокойно.
Монастырь, всегда считавшийся краем Вселенной, стал свидетелем больших перемен. Пустынный прежде горизонт был разрисован силуэтами всадников и повозок.
Один за другим уходили на Запад мастера и ученики, получившие от настоятеля спешное посвящение и благословение.
Все, кроме Фран.
Почему слабеющий больной настоятель оставил её при себе, она понимала не до конца. Причин было несколько — и личная ответственность, и смутная симпатия — и чутьё старейшего из Псов, вышедшего на последнюю охоту.
Когда они остались вдвоём, выяснилось, что старик никогда не верил её простоте.
Они разговаривали — одни в брошенном монастыре. Фран рассказывала о Бераде, о сёстрах, о Дороге, об Империи. Старик рассказывал тоже. Пророчества давних времён, история и легенды складывались в удивительные узоры.