— Все нормально, — в мой рот словно насыпали песка, так сухо выходят слова. Я целую ее в висок, даже не заметив, что снова прижимаю ее к себе слишком сильно, наверняка причиняя лишнюю боль. Не в пример сильнее того ощущения, что ломает меня изнутри, стоит мне лишь представить, как кто-то дотрагивается до нее острым лезвием, пуская алую кровь по белой коже.
Дверь тренерской распахивается, и я, скользнув на звук напряженным взглядом, вижу отца, впервые за очень долгое время решившего спуститься в обитель простых тренеров, дорогу к которой позабыл сразу же, как только здесь появился его сын.
Я вновь отворачиваюсь. Алексей Петрович размашистым шагом подходит к скамейке, где мы сидим с Серафимой, смотрит на нас поочередно, задерживая взгляд на лице девушки, и спрашивает своим привычным железным тоном:
— Что происходит? Кто это?
— Мне нужен выходной, — бросаю ему вместо ответа, взамен получая взгляд, полный неподдельной муки очередного непонимания, тут же сменившийся непроницаемостью. Даже в моменты острых переживаний мой отец виртуозно справляется с собственными эмоциями, в любой ситуации беря их под жесткий контроль. Лишь однажды ему это не удалось. В день, когда он держал на своих руках безжизненное тело мамы, с ног до головы перепачканный в ее крови, со взглядом, полным нежелания падать и безумной надежды вернуть женщину, которой уже не было с нами.
Этого бы с лихвой хватило, чтобы сломать кого угодно, но только не моего отца. И все же с того дня что-то в нем умерло безвозвратно, явив миру человека, лишенного проявления чувств даже по отношению к оставшимся членам своей семьи, переживающего все так глубоко в себе, что со стороны это может казаться черствым равнодушием.
— Что я могу сделать? — подумав, спрашивает отец.
— Отпустить меня до конца дня, — подсказываю.
— Хорошо, — отец кивает, пристально рассматривая Серафиму. Дверь снова хлопает, на сей раз пропуская внутрь тренерской здоровяка Сашку. Они с отцом обмениваются короткими взглядами и дружно, не сговариваясь, разворачиваются к нам с Фимой. Я вижу, что их присутствие заставляет девушку нервничать еще сильнее и машу рукой, показывая, чтобы они возвращались к своим делам:
— Мы сами справимся.
Поколебавшись и сообщив, что будут поблизости, Сашка с отцом все-таки уходят, а я снова фокусирую внимание на бледной девушке рядом с собой. Пытаюсь заглянуть ей в глаза, затемненные недавним ужасом, и спрашиваю участливо. — Фим, ты как?
— Более менее, — она трогает пальцами мою ладонь, легонько царапая кожу кончиками своих длинных ногтей. — Теперь, когда ты здесь, мне хотя бы не так страшно. Я думала, что умру от страха еще до того, как твой друг отыщет тебя в этом огромном здании.