Послышался легкий шорох у нас за спиной. Кто-то зашел на кухню. Мы оба, словно по команде, поворачиваем головы. Так и есть! Мама. Она стоит возле стеклянной двери и разглядывает нас с Весом через стекло с тем любопытством, с каким дети рассматривают животных в зоопарке. На сей раз свой традиционный наряд – просторное платье в гавайском стиле – она заменила на более пристойный ее возрасту прикид: темные джинсы, зеленовато-голубая оксфордская рубашка и со вкусом подобранный (именно со вкусом!) шарф фиалкового цвета, красиво задрапированный вокруг шеи. Лицо ее покрыто старческими пятнами, глаза ввались. Невольно ощущаю нечто похожее на порыв жалости. Сегодня я смутно помню, какой моя мать была раньше, еще до того, как в нашей семье началась череда неприятностей, однако все равно не могу не посочувствовать ей, понимая, как же было трудно маме переделать себя в кого-то другого, который, по ее разумению, совсем не был похож на нее прежнюю.
– Она снова приехала за тобой, – едва слышно роняет Вес. – Приехала, чтобы забрать тебя. Понимаю, она в свое время наделала кучу ошибок (а кто из нас – нет?), и тем не менее она – единственный человек, единственный взрослый человек, который всегда оказывается рядом с тобой. Она всегда приезжает за тобой, в прямом или в переносном смысле слова.
Я почти готова согласиться с ним. Новая Нелл готова к компромиссам. Но тут я вспоминаю, сколько лет мама хранила в неприкосновенности все свои секреты, которые за эти годы уже успели срастись с нею и стать частью ее плоти, как кровь, печень или сердце. И тут же немедленно взбрыкиваю, и от жалости и сочувствия не остается и следа.
Но прежде чем я успеваю ответить Весу, мы слышим шум откуда-то из глубины дома. Мать стремительно поворачивается на крики и почти бегом устремляется туда. Мы с Весом, после короткой паузы, мчимся следом. Что ж, это у нас семейное: мчаться по первому зову туда, где кому-то плохо.
* * *
– Какого черта? – хнычет Питер, полусидя на парадном крыльце, куда его, судя по всему, отправили в нокдаун. Нижняя губа у него кровоточит. Он осторожно трогает ее рукой и снова вскрикивает. – Какого черта? Что за шутки, парень?
Андерсон стоит чуть поодаль, повернувшись к нему спиной. Левой ногой он уперся в опрокинутую скамейку. Он скрестил руки и озирает окружающее пространство с таким видом, словно присутствует на съемках очередной мизансцены и сейчас дожидается своего выхода на площадку для произнесения последней реплики. Челюсти плотно сдвинуты, короткая щетина двухдневной давности топорщится на подбородке. И тут до меня доходит.