«Ты за себя лучше отвечай! Или, может быть, он у тебя ночевал?» — «А ты мне не муж, чтобы такой допрос учинять». — «Ну погоди! Я вам всем еще покажу, кто такой Мавричев!» Толкнул меня в грудь так, что я чуть не упала, схватил недопитую бутылку и выскочил за дверь…
Сабурова вдруг осеклась и побледнела:
— Неужели он?!
Музаффар-заде второй день гостил в Рушане. Закончил очередное дело, взял неделю за счет неиспользованного отпуска.
Новый день начался резким квоканьем кеклика. Маленький темно-серый комочек, крылышки с голубым отливом. С ним что-то случилось, не мог летать.
Музаффар-заде поудобней устроился на глинобитной террасе дома. Кругом тишина и покой. Самое время забыть обо всем и набираться сил. Но мысли его вновь и вновь возвращались к последнему, только что завершенному делу.
…Мавричев выбежал во двор и от ярости не находил себе места. Тут его взгляд упал на старый велосипед под карагачем. Он вскочил в седло и начал крутить педали, останавливаясь лишь для того, чтобы приложиться к бутылке. Вот и Орлиная сопка.
Дребезжание звонка разбудило геолога. «Кто там?» — спросил он.
Мавричев спрыгнул с велосипеда. «Ты Сенин?» — грубо спросил он. «Я. А вы кто?» — спокойно ответил геолог. «Сейчас узнаешь!» — Мавричев изо всех сил ударил его бутылкой.
«На помощь!» — сдавленным голосом закричала Голубева и соскочила с раскладушки. Он жестоко расправился с женщиной, единственным свидетелем этого бессмысленного, чудовищного злодеяния.
Все, кажется, рассчитал Мавричев. Вот только носовой платок засунул в звонок, чтобы тот не бренчал, а когда вернулся в Бунафшу и бросил велосипед в саду, забыл про него…
С юридической точки зрения любые нарушения закона укладываются в рамки Уголовного кодекса. Но встречаются преступления, которые по своей безрассудной жестокости даже с точки зрения психолога объяснить невозможно. Таким оказалось и преступление на Орлиной сопке…
Музаффар-заде встряхнул головой, чтобы прогнать невеселые мысли, и встал. Кеклик с гордым видом уселся на его плече.
«А может, взять его с собой в город? — подумал следователь. — Нет, лучше вылечу здесь, в родном для него месте, и отпущу на волю, пусть летает…»