– Будь осторожен, Ласка. Она обязательно попытается тебя убить.
Лысый молча кивнул, снова взял Таню за руку и вернулся в шатёр.
Лучше так, подумал Моторин. А то решит она его ночью зарезать, и не сможет. Воин всё-таки, да ещё и вождь. Естественно, будет начеку даже во сне, поэтому убьёт при первой же попытке. Иначе быть не может. Она обязательно попытается, а Ласка обязательно ударит в ответ. Смертельно ударит. А так Таня доживёт хотя бы до утра. Свяжет её и положит в уголок. Всё лучше, чем здесь.
На поляне окончательно стемнело, к тому же после нескольких глотков воды даже ногам вроде бы стало чуть легче. И шнурок скользит по кадыку уже привычно, не создавая такого дискомфорта, как в начале. Моторин никогда не любил водолазки и свитера с тугим горлом, чувствуя, что давит, трёт, и вообще, некомфортно. Ничего удивительного, что шнурок, который и вправду всё сильнее сжимал горло, выводил его из себя. Однако, вода немного облегчила состояние, позволила думать о чём-то ещё, кроме боли, голода, и усталости.
Он снова попытался влезть пальцами в задний карман брюк. Увы, связанные долгое время руки распухли, пальцы потеряли подвижность, а о том, чтобы пропихнуть хотя бы один в прижатый к ягодице карман, не могло быть и речи. Паша протянул ладони как можно ниже и начал выталкивать осколок вверх. Хорошо, что караульных не поставили, подумал он.
Ну вот, накаркал. К столбу тут же подошёл тощий, как ивовая лоза, лысый молодой воин с копьём чуть ли не толще его самого. Он важно прошествовал вправо-влево вдоль рядов пленников, зачем-то попинал землю под ногами, вырывая кусочки дёрна, затем встал напротив Моторина и успокоился. Но ненадолго. Энергия в юношеском теле кипела, так что воин некоторое время барабанил пальцами по древку копья, затем, незаметно для себя, начал притоптывать одной ногой в такт лишь ему слышимой музыке. Через пару минут он уже обозначал приседания, замысловатые шаги и взмахи руками. Копьё при этом переходило из одной ладони в другую.
Шоу продолжалось не меньше получаса. Охранник даже прикрыл глаза, с наслаждением танцуя перед пленниками. Моторин за это время успел-таки вытолкать из кармана керамический черепок и сейчас ожесточённо резал им верёвку. Керамика крошилась, одним сегментом удавалось перерезать лишь несколько волоконцев. К тому же, опухшие руки отказывались повиноваться, норовя выронить осколок. Моторину приходилось то и дело проверять остроту используемого сейчас участка ненадёжного лезвия, и при необходимости перехватывать его. Всё наощупь, непослушными руками, холодея от страха, когда он не чувствовал в пальцах керамики. А такое случалось постоянно. Безымянные и мизинцы на обеих руках вообще потеряли чувствительность, и приходилось использовать их наобум, по памяти.