Приблуды, наконец, отпустили Эйзе, Алвин тихо ругался от боли — за время, пока он зажимал рот твари, тот серьезно прокусил ему ладонь, из нескольких ран сильно шла кровь. Эйзе, перемазанный в дорожной пыли и крови Алвина, вдруг рывком выдернул у того из-за пояса кинжал, выставил перед собой. Он совсем не понимал ничего, тело помнило только, что на него уже так наваливались сверху, и потом было мучительно больно и стыдно. Глаза тваренка были безумными. Когда второй приблуда, растерявшись, протянул руку, чтобы забрать кинжал, губы Эйзе приподнялись в странной гримасе, обнажились острые зубки, он тихо зашипел. Сотник резко прикрикнул: «Не смей его трогать — бросится! Зови Господина, скорее!» Перепуганный не меньше тваренка, Алвин растерянно смотрел, как Эйзе мгновенно отполз в сторону, все так же держа кинжал перед собой. Ярре с тревогой наблюдал за всем этим, но боялся испугать мальчишку еще больше, — для него теперь все превратились в его насильников, и сотник боялся, что мальчишка успеет ударить себя кинжалом раньше, чем кто-то сможет выбить из его рук оружие.
Ремигий прибежал бегом, одного взгляда хватило, чтобы понять, что произошло. Приблудам было велено в момент нападения защитить Эйзе и не дать тому двигаться, чтобы случайно не попасть под стрелы врагов. Но разум помутился от воспоминания о недавнем насилии. Не тогда, только сейчас — милосердное забытье исчезло, мальчишка все вспомнил. И теперь, пытаясь защититься от них, обезумевший тваренок спасался от тех, кто казался его помутившемуся разуму новыми мучителями… Наместник очень мягко позвал:
− Эйзе, мышонок, все уже кончилось, не надо бояться.
Мыш поднял на него глаза — чужие, не узнающие его глаза. Воин шагнул чуть ближе, но не учел одного — от него пахло кровью, кровью убитой только что им твари. Люди этот запах не чувствовали, но мышонок-то… Эйзе вдруг захрипел и прыгнул прямо на воина, замахиваясь кинжалом. За краткие мгновения воин понял, что сейчас произойдет: защищая Наместника, кто-нибудь просто прикончит мышонка мечом. Кольчуга не спасет… И он принял единственное решение — не дать выстрелить или ударить мальчишку из-за того, что Наместник слишком близко к нему. И сам шагнул навстречу нападающей твари, принял удар в незащищенное плечо. Кинжал застрял в мышцах, хруст острия, упершегося в плечевую кость, дикая боль, но Ремигий уже схватил мышонка в свои объятия, не давая стрелять по нему своим воинам. Не обращая внимания на боль, раздирающую плечо, сразу хлынувшую кровь, он крепко держал мышонка в объятиях и тихо шептал: