От перемены мест слагаемых
На этот раз его желание было куда сложнее предыдущего. «Закономерно, — решила она, — растет их любовь, а вместе с ней и их потребности, которые они оба, если, разумеется, они действительно любят друг друга, должны удовлетворять, чего бы это ни стоило. А иначе какая же это любовь. На то она и дается человеку, чтобы казалось, что ничего на свете нет недостижимого. То, чего ты не смог достичь один, достигнешь, став любимым, потому что в таком случае надо только захотеть, и все рано или поздно осуществится, и тем скорее, чем сильнее, чем крепче любишь. Для любви нет преград, а хлопоты по исполнению прихотей хотя и кажутся поначалу непреодолимыми, постепенно становятся приятными, а уже через какое-то время доставляют ни с чем не сравнимое удовольствие, потому что ты понимаешь, что цель, несмотря ни на что, достигается и приближается, и недалек тот день, когда…»
В самом начале это был просто поцелуй. Она помнила мгновение первого исполнения его желания, первый поцелуй ей запомнился навсегда.
Это было еще тогда, когда она жила с родителями, дома. Когда он приходил к ней под окна, а потом они стояли часами в подъезде. И тогда она поняла, какая это радость — угадывать малейшие прихоти возлюбленного. И она вглядывалась в него, боясь упустить что-нибудь. Это и стало целью ее жизни — любовь. Так она ее понимала.
А «задачи» становились все сложнее и сложнее. Что теперь значила ее щедрость, с которой она подарила ему первый поцелуй. Смешно даже было вспоминать об этом. Что он в сравнении с теперешними хлопотами в поисках квартиры, которую она решила снять, уйти из родительского дома, потому что с каких-то пор ясно ощутила, что встречаться просто так в парадных, на улице ему стало в тягость. «Вот бы нам оказаться как-нибудь совсем одним и чтобы никого, ни души кругом и крыша над головой, и тепло, и мы рядом, и мы лежим на огромной постели, и горит огонь, теплый и уютный, и потрескивают свечи…» — сказал он как-то, ежась от холода на осеннем пронизывающем ветру. Как же ей было непросто угодить ему и на это раз! Сколько пришлось походить, побегать, скольких спросить и каждый раз при этом смутиться — слишком она была молода еще для таких хлопот. И она боялась этого каждый раз само собой возникающего вопроса: «А зачем тебе-то? Тебе-то зачем? Иди, иди — молода еще». И почему-то после этих слов ее начинали оглядывать с головы до ног пренебрежительным, неприятным взглядом. Но она отводила глаза и, как обиженное дитя, надув губы, повторяла настырно и решительно: «Так все-таки да или нет?»