Тоня шла торопливо, то и дело поглядывая в сторону сада, на Колю, видела его, махала рукой. Вот он улыбается ей, вот пропал в высоких бурьянах.
Пахнет в пуне яблоками. Все про них знают Антонина с Колей: где белый налив, где антоновка, штрифели, семеринка, грушевка. Знают про грибные места в саду — про них, как они выяснили, никто в деревне не знал. Это их единственная от всех тайна забавляет, объединяет. «Никому?» — спрашивает строго Тоня. «Никому, — серьезно отвечает Коля — Вот те крест…».
А еще в саду есть старый колодец, пахнущий чудесами из рассказов деда Дениса. Если долго глядеть на глубокую воду, можно увидеть чего хочешь — и страшное, и смешное, всякое. Можно говорить в колодец, и голос не может выбраться из глубины, долго бьется подранком о тугие бревенчатые стены. А еще нравится смотреть в колодец вместе, взявшись за руки, и видеть, как они летят по синему небу вместе с отражающимися в воде облаками, рядом с солнцем. Можно бросить камешек в колодец, взрябить воду и усилить ощущение полета, закачаться между небом и землей, раскинуть руки и парить в воздухе, касаться друг друга с замирающим сердцем, оттого еще лучше делается, и возникает ощущение вырастающих за спиной крыльев, на которых можно улететь далеко-далеко, где все не так, как в Березниках, где нет строгого отца, нет нужды, много хлеба, и никто не запрещает водиться с кем хочешь и сколько хочешь, и не сторожиться, не следит ли кто за тобой, где всегда тихо и никто не повышает голоса, потому что на той высоте и так все хорошо слышно…
…Небо, колодец, сад с яблоками — все это уместилось в укутанной туманом старой пуне. Да и сам этот туман, обостривший все запахи до головокружения, завтра уже будет лежать где-нибудь в укромном ее уголке, всему отыщется местечко, а послезавтра и его можно будет вспоминать и, закрыв глаза, видеть, что было с ним связано в их жизни, которая сама нашла себе место в старой, доброй пуне, надежной хранительнице всех свидетелей их дружбы.
Они сидели в пахучем сене, согреваемые теплом воспоминаний, и им казалось, что только они и есть на целом белом свете и что кругом никого, ни души. И никто больше не помешает им дружить, назначать встречи. И не надо будет таиться, идти домой разными дорогами.
На самом верху, под выцветшими от времени бантинами, рядом с ласточкиными пупырчатыми гнездами, особенно хорошо мечталось, думалось, рассуждалось, а порой и пелось — песни деда Дениса западали в душу. Им казалось, что именно отсюда, из старой пуни, начинаются все дороги, все пути. Отсюда казались близкими самые далекие, не виданные ими никогда города и страны, отсюда отправлялись они на крыльях своей мечты то на крайний Север, то в пустыни, где столько же горячего песка, сколько на севере холодного снега. И везде в тех путешествиях им было хорошо, потому что, поклявшись быть всегда вместе, они нигде не расставались. Вражда их отцов отступала далеко-далеко, и порой казалось, что ее и вовсе нет, никогда не будет. Так бы и оставаться им в старой пуне — тут все легко и просто.