Хлеб у Пилюгина искали недолго: хитрая штука в руках уполномоченного враз вспорола пилюгинский секрет: в пешне в специально сделанной в ее рыльце лунке оказалось зерно, как только тот ткнул ею за сараем под старой грушей.
Пилюгин стоял посеред двора босиком, подмокшие вязочки исподнего, как фитили, вбирали влагу с земли и темнели на глазах. Неподпоясанная рубаха пузырилась на ветру, опадала и как будто вздыхала вместе с ним глубоко и тяжко, растрепанные волосы терзались на ветру, и только широкая спина и разлет сильных плеч выдавали его внутреннюю спрямленность, непокорность происходящему в его дворе.
Он стоял широко расставив ноги, мирно опустив руки вдоль крепкого тела.
Пилюгин не пошел следом за уполномоченным, за ним кинулась жена Пелагея и тем, что настырно пошла следом, как бы подсказывала ему, куда вернее ступать, чтобы скорее до хлеба доискаться. «Дура…» — наказал ее про себя Пилюгин, глазами провожая их обоих за сарай.
Кобель надрывался на цепи, повисал в воздухе на надежной цепи, заходился лаем до сипоты. Он было кинулся на проходившего мимо уполномоченного, оторопел, ни звука, как будто так и надо, а теперь заходится. «Дурак…» — и про него подумал Пилюгин. Лай тем не менее успокаивал его душу — хоть кто-то во дворе заодно с ним, хоть кто-то против всего этого…
Его мучила мысль о бессилии, о неспособности что-либо предпринять, хотя никто ему рук не вязал, ног не путал. Но голоса за воротами, лошадиный храп, и особенно уверенный шаг уполномоченного являли собой какую-то страшную силу, против которой, он как-то сразу сообразил и прикинул, не попрешь.
…Пилюгин поверх сарая смотрел на старую грушу, макушка которой выстояла над застрехой. Она вздрагивала от каждого удара проклятой пешни, сыпала под ноги уполномоченному свои грушинки, желая понадежнее засыпать тайник, про который тоже знала.
Пилюгин потянул тяжелый взгляд выше: там неслись куда-то белые-белые облака, не задерживаясь, будто им и дела никакого не было до происходящего на земле, во дворе Пилюгина. «Что им до нас?» — успел подумать он.
— Убери кобеля, — в который раз проговорил уполномоченный, глядя на стоявшего перед ним расхристанного мужика. — Убери, не то хуже будет…
Пилюгин как во сне, не соображая еще, что делает, направился к бесновавшемуся на цепи псу, разодравшему себе в кровь шею тугим ошейником, взял цепь в руки. Пес затих, не сводя гневного взгляда с непрошеного гостя, повиновался — сел у ног хозяина, преданно заглядывая ему в лицо.