Голос с кафедры гудел и гудел, словно басовитый шмель на окне. Больше Сережа не слушал Назара Назаровича и опять стал думать о стихотворении.
Как же пришло новое увлечение, страсть к стихам?
Весной Клавдия Ивановна рассказывала о стихотворных размерах. Хорей и ямб не очень заинтересовали Сережу, но две пушкинские строчки как-то особенно тронули сердце.
Улыбкой ясною природа
Сквозь сон встречает утро года.
Сережа учил их еще в третьем классе, но прелесть их раскрылась только сейчас. Надо же так сказать про весну!..
Он повторял их, куда бы ни шел, что бы ни делал. Жмурясь от весеннего солнца, он по-новому слушал неумолкаемый крик грачей, вдыхал пряные запахи весны и будто впервые видел «утро года», «ясную улыбку» синего неба.
А когда зазеленели тополя и березы, Сережа с Валькой, Клавой и Липой пошли в заветное место, к розовому кусту. Он встретил гостей в новом наряде. На черемухе распускались клейкие листочки, в нежных бутонах пробивался молочно-белый цвет. И вот тогда Сережа забыл обещание — не писать стихи. Здесь и родились строчки.
Знаю я, в глуши лесной
Зацветет черемуха весной.
Упадет на ветви белый снег,
Будет сниться мне черемуха во сне…
Весь день он писал, зачеркивал, нараспев читал стихотворение, а вечером показал Вальке. Валька сказал — хорошо, подумал и прибавил, что чего-то не хватает. А чего не хватает, Валька не знал.
С тех пор Сережа не расставался с записной книжкой. Он писал стихи о субботниках, о звездах, о Вальке и еще много всяких других. Когда в стенгазете появилось Сережино стихотворение «Первомай», его похвалила даже Клавдия Ивановна, а ребята стали звать поэтом.
…Зазвенел звонок, Сережа очнулся. Из дверей классов, как через прорванную плотину, хлынули потоки молодежи, заполнили коридоры и зал.
— Ни черта я у Скворечни не понимаю, — потягиваясь, проворчал Аксенок.
— И я ничего!
— И я! — подхватили ребята.
Чуплай скривил губы.
— Давайте дочку Назара Назаровича спросим. Эй, Рая. Поняла лекцию папаши?
— Вот нисколечко! — показала Рая на ноготок мизинца. — Я его и дома-то не всегда понимаю…
Все засмеялись. Не смеялся только Чуплай. Он стоял с костылем возле окна и глядел на товарищей немигающими глазами.
— Смех смехом, а что-то делать надо. Боком эта педагогика выйдет.
Чуплая поддержали Мотя Некрасова, Светлаков и даже невозмутимый Мирон.
— Передать в школьный совет, пусть Бородин Скворечне ижицу пропишет! — выпалил Аксенок.
— Ижицу! Совет! — передразнил Чуплай. — А может, мы его сами за жабры потрясем? Чего, мол, околесицу плетешь? Как, братва?
А Сереже в это время пришла в голову счастливая рифма, сложилось двустишие. Надо было его немедленно записать, он, вытащив блокнот, прислонился к роялю за фикусом. Но на бумаге двустишие оказалось совсем не таким хорошим, юноша перечеркнул написанное и стал снова искать то, что виделось смутно, но было таким желанным. Здесь Сережу и отыскал Чуплай.