— Теперь у нас совсем хорошо! — присвистнул Валька.
— Только не у нас, Валя, а вот у них, — поправил Чуплай, показывая на подростка из первой группы. — Завтра распрощаемся и — вольные птицы.
Сереже стало грустно. Вот и кончилась абанерская пора: уроки, работа, вечера, катания!.. Неужели этого больше не будет? Не будет Чуплая, Вальки, Элины? Не будет Элины!..
Этого он себе представить не мог. С каждым днем она все больше входила в его жизнь, все чаще он думал о ней. Вчера они с Мотей Некрасовой заполняли свидетельства выпускникам. Надо было написать на бланке: «Ивлевой Тамаре», а Сережа старательно вывел: «Ивлевой Элине». Хорошо, что Мотя не увидела, а Клавдия Ивановна поверила, будто Сережа испортил бланк, облив чернилами.
А ложась спать, он опять думал об Элине. Почему он сразу не разглядел ее, смеялся, называл Принцессой-Горошиной? Он задумчиво вынул записную книжку, нетерпеливые мысли теснили одна другую.
Пустой, холодной и надменной
Тебя впервые увидал…
Какой-то чародей, наверно,
Ее тогда заколдовал.
Красавицей с обложки мыла
Казалась ты…
Он не заметил, как задремал. Появилась Элина и обиженно покачала головой.
— Нет, я не такая!..
Сережа вздрогнул, протер глаза. Неужели он бредит? Но какая же она? Какая? Он перечеркнул написанное, и снова стал думать. Вот тогда появились строчки которые Сережа ревниво берег от чужих глаз.
Свет зари лучистой,
На лугах цветы,
Солнце в небе чистом
— Это только ты.
Думы и стремленья
И мои мечты,
Смутных снов виденья
— Это только ты.
Накануне выпускного вечера Василь Гаврилыч заболел, концерт чуть не сорвался, но кто-то придумал позвать на репетицию Лойка. Аркадий Вениаминович не стал отказываться и, стесняясь, сказал: «Попробую». Он уселся за рояль, словно за кафедру, пригляделся к нотам и легко вскинул голову. Раздались бодрые звуки, ребята обрадованно переглянулись.
Лойко почти не руководил хором. Он только аккомпанировал и показал вступление, но сегодня «Интернационал» звучал особенно торжественно.
Рядом с Сережей стояли Рая и Клава. Строгая Рая совсем не походила на Раечку-таратаечку. Запали глаза, осунулись щеки. Только непокорная мальчишечья прическа чем-то напоминала прежнюю «девочку без мамы».
Когда сцена опустела, к роялю подошла Фима. Как давно она не пела!
Аркадий Вениаминович проиграл вступление, сделал знак глазами, и в зал полилась робкая песня.
Если б я солнышком
На небе сияла,
Я б для тебя, мой друг,
Только и блистала.
Чистый голос Фимы сперва звучал неуверенно, Лойко подбадривал ее, качая в такт головой, второй куплет зазвучал в полную силу.