Макс улыбнулся:
— Вот так все началось. В следующие четыре недели я водил Руфь по улицам Парижа все время, когда только позволяла моя работа. Я показывал ей город, мы побывали во всех художественных музеях. — Тихо улыбаясь, он покачал головой. — Mon Dieu, кто бы так обожал музеи, как она! В результате я посетил такие музеи, о существовании которых раньше даже не подозревал. Руфь любила картины. Ее в особенности привлекали импрессионисты: Моне, Мане, Боннар, Сезанн. Мы часто бывали с ней в галерее Же-де-Пом[65], где были выставлены сохранившиеся картины. Она могла часами сидеть и глядеть на полотно, не произнося ни слова. Потом она оборачивалась и с улыбкой говорила: «Какое это должно быть счастье — создавать такое!» Я кивал в знак согласия, а сам думал, какое же это счастье — просто сидеть рядом с ней, иногда, как бы ненароком, касаясь ее плеча, или, взяв ее руку, ощущать окружавший ее аромат.
И, обращаясь к Роберту и Розали, он сказал:
— Не знаю, что это были за духи, но от нее всегда пахло мирабелью. Представляете себе? Как варенье из мирабели! Это было неописуемо и кружило голову. Я больше никогда не встречал другой девушки, от которой пахло бы мирабелью. — Он вздохнул. — Tempi passati![66] Есть вещи, которых не вернуть. Тем драгоценнее воспоминания. — Почувствовав, что у него пересохло в горле, он кашлянул. — Наши отношения были подобны нежному романсу, и все ограничилось лишь несколькими поцелуями. Но проведенные рядом с ней мгновения значили для меня больше очень многого, что я впоследствии испытал в жизни. Каким огромным счастьем было глядеть в ее прелестное лицо или в выходной день вместе бродить, взявшись за руки, по парку Багатель, который она предпочитала всем другим паркам Парижа.
Он заметил, что Розали бросила Роберту выразительный взгляд, и у Макса мелькнул в голове вопрос: какие, собственно, отношения установились между ним и ею?
— Сегодня это трудно себе представить, но для меня просто сидеть в кафе и ждать ее уже было счастьем. — Внезапно его взгляд упал на нетронутые тарелки на столе. — Прошу вас, угощайтесь яблочным пирогом! Какой же я плохой хозяин!
Розали разрезала пирог и разложила по тарелкам. Они отведали пирога с карамелизованными дольками яблока, которые так и блестели на слоеном тесте. А Макс поковырял в своем куске серебряной вилочкой и отложил ее в сторону, так и не попробовав собственного угощения.
— Не правда ли, странно, что иногда можно испытывать огромное счастье, хотя знаешь, что тебе не на что надеяться? — спросил он задумчиво и посмотрел на Роберта, который от волнения уже приканчивал последний кусочек и сейчас обратил на него вопросительный взгляд. — Да-да, не на что. Так как наша любовь была безнадежной. Она была ограничена несколькими неделями, и мы это хорошо понимали. В первый же день, когда я проводил Руфь к Эйфелевой башне, а затем спросил, не выпьет ли она со мной бокал вина, она рассказала мне, что помолвлена и в Америке у нее остался жених. По всей видимости, очень хороший человек, симпатичный, из хорошей семьи, успешный адвокат, который носил ее на руках. И что в конце лета у них назначена свадьба. «К сожалению, я уже помолвлена, — сказала она с улыбкой. — И тут ничего нельзя поделать». — «Но сейчас-то ты здесь, в Париже», — ответил я и постарался отогнать куда-нибудь подальше мысль о том, что за океаном ее ждет жених. Мы понимали, что когда-то этому наступит конец. И я все равно держал ее руку в своей, и все равно попросил: «Пожалуйста, один поцелуй!» — когда мы вечером плыли по Сене на прогулочном катере и Эйфелева башня высилась впереди так близко, что, казалось, до нее можно дотронуться, стоит только протянуть руку. — Макс вздохнул с выражением счастья на лице. — И она все равно меня поцеловала, и мы влюбились друг в друга и были так счастливы, словно этому никогда не будет конца.