— Но этому все же пришел конец, — произнес Роберт.
Макс помолчал. Он вспоминал, как Руфь под проливным дождем уезжала на такси в аэропорт. Она не захотела, чтобы он ее провожал.
— Я никогда не скрывала, что должна буду вернуться домой, — сказала она утром в день отъезда, когда, вся бледная от переживаний, прощалась с ним.
— Я помню. — Его сердце сжалось так, словно на него плеснули ледяной водой.
Она кусала губы, не в силах переносить его молчание.
— Мы можем иногда писать друг другу письма, — сказала она, умоляюще заглядывая ему в глаза.
Ее взгляд словно бы говорил: «Это и так тяжело, не делай все еще тяжелее».
— Да, конечно, как же иначе, — сказал он, а она заставила себя улыбнуться, но в душе оба знали, что никаких писем не будет.
Это был бесконечно грустный момент. Под конец она с необыкновенной нежностью погладила его по щеке и в последний раз заглянула в глаза.
— Я никогда не забуду тебя, mon petit tigre[67], — сказала она. — Это я тебе обещаю.
И затем ушла, тихонько затворив за собой дверь.
Макс грустно улыбнулся и не сразу заметил, что Розали смотрит на него, все еще дожидаясь его ответа.
— Да, вот так кончилась эта история, — просто сказал Макс. — Руфь исчезла из моей жизни так же, как появилась, — с чарующей легкостью, а я остался с тем словом, печальней которого я не знаю: никогда. Я отпустил ее, потому что не сознавал тогда всей безмерности этой утраты. Потому что верил, что тут уже ничего нельзя изменить. Я был тогда молод и многого не понимал.
Я думал, что это безнадежное дело. Вероятно, мне надо было за нее бороться. Даже наверняка. Иногда человек, лишь пережив утрату, начинает понимать ее значение.
Он увидел, как Роберт кивнул, прежде чем сказать:
— И тогда она вышла замуж за Поля, моего отца. И она больше никогда не давала вам о себе знать?
Макс отрицательно покачал головой:
— Я больше ничего о ней не слышал. До этого дня, — добавил он. — Но, вспоминая сегодня то лето, я понимаю, что это были лучшие дни моей жизни. Какая в них была легкость! — улыбнулся он. — Словно картинки, набросанные красочными мазками. Это, правда, я знал и тогда.
Они помолчали. Солнце, словно красный мяч, стояло над старой каменной стеной, которая высилась в конце сада темной тенью. У Макса заныло больное бедро, но он не обращал на это внимания. Он то и дело поглядывал на молодого человека, который, сложив домиком ладони перед лицом, смотрел в пустоту. По Роберту было видно, что он думает об услышанном.
— Мама никогда мне об этом не рассказывала, — заговорил он наконец. — У меня всегда было такое впечатление, что мои родители очень счастливы друг с другом. Их отношения хорошо сложились, они никогда не ссорились и часто вместе смеялись.