. У него была лучшая скорость вращения, самый плавный переключатель передач. И не тихий, как этот.
Шок? Безжалостный? Что, черт возьми, она должна была сказать?
Но казалось, что Феликсу и не был нужен ее ответ. Он все еще говорил: «Эти «Цюндаппы» надежные. Большая мощность двигателя. Я думал назвать свой как-то вроде Тора. Или Локи?»
– Как хочешь. – Слова Яэль повисли на паучьей нити, напряженные, сердитые. Неотличимые от тона, использованного Адель накануне ночью в ее квартире.
Брат Адель вздохнул: «Слушай, я знаю, что ты не хочешь, чтобы я был здесь. Но если ты собираешься быть достаточно упрямой, чтобы пройти через это, меньшее, что я могу сделать, это убедиться, что ты не голодаешь».
При этих словах Феликс протянул свою миску, предлагая ей суп. Пар потянулся ей в лицо, покалывая ноздри богатым ароматом супа из бычьих хвостов. Гвоздика, лавровый лист и перец. Тимьян, петрушка и можжевельник. Нежные куски мяса. Рот Яэль наполнился слюной от голода, но она не сдвинулась с места, чтобы взять еду: «Знаешь, это ошибка новичка – принимать пищу от других гонщиков».
– Я не какой-то другой гонщик. Я твой брат.
Брат. Термин, который предположительно обладал определенным весом. Некий кодекс чести, которым Яэль не могла управлять. Не тогда, когда ее собственная семья уже давно стала пеплом, развеянном на ветру.
– А теперь, прекрати глупить. – Феликс запихнул в руки Яэль тарелку с супом. – Ешь. Я собираюсь достать нам воды.
Она хотела поесть. Время на дороге было слишком коротким для заправки на пит-стопах, где гонщики обычно запихивали в рот дурацкие протеиновые батончики, и прошло много часов, с тех пор как она угостилась омлетом в квартире Адель тем утром. Глубокий, глубокий голод приблизился к Яэль как тень. Напоминая ей, что она не была полной.
Но кое-чего не было. Его тон был слишком уютным, слишком легким, по сравнению с мольбами, которые он произносил вчера вечером. Сегодня днем. Яэль поняла, что он так легко не сдался. (Но и она не сдастся.)
Она смотрела, как брат-близнец Адель кружит по глазеющему обеденному залу. Он двигался с взрывной элегантностью мимо восемнадцати остальных гонщиков, столпившихся вокруг своих блюд. Они объединились в группы вокруг дубовых столов. Как будто семидесятый меридиан сорвали с карты Хенрики и приклеили в этот зал. Немецкие лица на одной стороне. Японские на другой. Беспокойные, непростые соседи. Совсем как империи, за которые они сражались в гонке.
У большинства было напряжение на лицах. Единственное мягкое выражение лица в комнате принадлежало Рёко. Девушка сидела локоть-в-локоть с Нагао Ямато, который читал книгу поэзии. Рёко пыталась заговорить с ним несколько раз, но юноша продолжал пожимать плечами, ни разу не оторвав взгляда от страниц. В пальцах Рёко вертела свою салфетку, ее взгляд блуждал и встретился с Яэль. Выражение лица девушки – одиночество в глазах, намек на улыбку – было настолько честным, что Яэль (хотя знала, что Адель обычно хранила улыбки для камер) улыбнулась ей в ответ.