– Служебные дела? – Сержант заглотил ее наживку. Медленно подошел ближе.
Ближе.
Яэль взмахнула рукой. Ее пальцы вцепились в ткань и потянули. Простыня упала на сержанта лавиной хлопка. Рядовые закричали, оба изумленные, винтовки вжались обратно в плечи. Яэль не дала им никаких шансов прицелиться, когда бросилась на сержанта, встретившись кулаком с его грудиной. Споткнувшись, он наскочил на первого рядового. Оба полетели на землю клубком белой ткани.
Третий патрульный был медленным, его палец замерз на спусковом крючке. Яэль ногой выбила Каркано у него из рук и украла воздух из легких вторым ударом наотмашь. Он свалился на землю, задыхаясь.
Он был еще мальчишкой. Ненамного старше партизана, с которым она только что встретилась. Яэль видела, как неровно бьется его пульс, особенно пугающий на гладкой коже его горла.
Нож Яэль стучал в ножнах в сапоге. Ее П-38 был крепко прижат к грудной клетке.
Простые решения. Вечное молчание.
Влад обучил ее искусству убийства. Способы лишить человека жизни были бесконечны: ударить в висок, выстрелить в грудь, свернуть шею. Яэль в совершенстве овладела всеми. Она знала, где проходит граница – та тончайшая нить между землей живых и сумерками призраков – и как ее пересечь.
И несмотря на все свои знания и умения, Яэль еще никогда этого не делала.
Кролики, которых Влад научил ее ловить и свежевать, были не в счет. Как и бесчисленные коробки с пустыми бутылками из-под водки, которые она разбила, совершенствуя свою меткость. Или соломенные манекены, в которых она пробивала ножом отверстия.
Люди – живые и дышащие – другое дело.
Смерть. Цена жизни. Преследующая ее близко-близко, как крылья. Налетающая на все, через что она прошла. Она стала этаким небрежным товаром массового спроса. Разбросанным во все стороны во имя прогресса. Но Яэль знала из своих многих, многих стычек с ней, что смерть не была силой, с которой можно было пренебрежительно обращаться.
Нет. Это была сила, которую следовало бояться. Сила, которая поглощала вашу душу по кусочкам, пока от нее ничего не оставалось.
Она не уподобится охраннику с безжизненными зимними глазами, который пинал бренное тело бабушки снова и снова. Она не уподобится солдатам Германии, которые одинаково расстреливали и бродячих сук, и евреев. Когда Яэль отнимет жизнь, это будет что-то значить.
Смерть, чтобы положить конец этой смерти.
Поэтому у нее были собственные границы. Границы имели предел. Ее пули и лезвия предназначались для трех вещей: оборона, принуждение и грудь фюрера.
Сейчас не было жестких границ, останавливающих Яэль, возвышавшуюся над солдатом-мальчишкой. Эту ситуацию можно рассматривать как оборону, а его кровь не была совсем невинной. Она вытащила свой пистолет. Увидела пучину, в которую погрузились глаза солдата-мальчишки. Глубокий, глубокий, глубокий страх, так хорошо ей знакомый. Страх, с которым она по-прежнему сталкивалась каждый день, каждую ночь, просыпаясь от кошмаров из дыма и волков.