Румянец пробирался – краснее, краснее – на крепко сжатую челюсть сержанта, когда он посмотрел на наполовину намотанные спагетти в тарелке Яэль. После мучительного мгновения он развернулся. Его люди последовали за ним, мальчишка-солдат последний раз оглянулся через плечо, прежде чем нырнуть обратно в прохладную римскую ночь.
Они ушли.
Пальцы Яэль соскользнули с вилки. Она смотрела на Луку. Он стоял лицом к двери, его руки были по-прежнему скрещены. Растрепавшиеся за день светлые волосы – слишком длинные по стандартам Гитлерюгенда – падали ему на лицо, скрывая выражение. Этот юноша… был чем-то большим.
Но чем?
Когда Лука наконец обернулся, его лицо изменилось. «Он должен запатентовать эту ухмылку», – подумала Яэль, – «сделать из нее маску».
– Лучше доедай и иди спать, потому что уже поздно, фройляйн. Этот следующий этап – просто жуть.
Яэль смотрела, как он уходит, выкинув свою незажженую сигарету в мусорное ведро. Ее сердце раскололось картечью в горле.
Сейчас. 11 марта, 1956. Контрольно-пропускной пункт Рим
Яэль была вымотана, но сон все не шел. Ее тело было все сплошная боль (как бы она ни пыталась устроиться на матрасе, она все равно чувствовала его пружины – свернувшиеся, ввинченные и вонзающиеся – своими напряженными мышцами), а ее внутренности все еще переворачивались вверх дном от столовой. Не помогало даже то, что каждые четверть часа визжали петли дверей общежития, впуская очередного измотанного дорогой гонщика. Как не помогало и то, что ее койка располагалась прямо напротив Луки. Он спал и не угрожал ей, но его присутствие по-прежнему нервировало Яэль.
Она не отрывала глаз от голой спины Победоносного. Серебряная цепь обвилась вокруг его шеи, светилась между холмами позвонков. Его Железный крест свешивался со столбика кровати. Он выглядел странно отдельно от него. Или может быть, Лука выглядел странно без него…
Были ли это важно?
Яэль перевернулась на другую сторону матраса. Все было настолько тяжелым: ее мышцы, надежда, зачеркнутое имя Шиины Хираку. Оно складывалось у нее в груди, когда она смотрела на трещины в стенке общежития.
Вместо овец она считала волков.
1,2,3,4,5. 1,2,3,4,5. 1,2,3,4,5. 1,2,3,4,5. 1,2,3…
Тогда. Третий волк: Мириам. Весна 1945
С весной пришла оттепель. С оттепелью пришла вонь. Где-то выросли цветы, но даже широкие ковры цветов не смогли перебить запах смерти.
Кроме того – здесь ничего не росло.
В прежней жизни – которую Яэль пыталась поймать, удержать, помнить – смерть была шоком. Временем слез, временем ритуалов и воспоминаний. Но когда скончалась мать Яэль, никто не соблюдал семь дней шива