Когда в первую субботу их пребывания на Насыпи Аллан уверенно пробирался между кучами земли и отбросов к большим воротам, он думал прежде всего о том, что предстоит купить в городе.
Было около полудня. Точного времени Аллан не знал, потому что его ручные часы все еще стояли, но он пытался кое-как определить время по солнцу. Дневная смена начиналась в половине четвертого, и ему надо было обязательно успеть на один из тех редких автобусов, которые ходили здесь, учитывая, что, возможно, еще придется ждать другого автобуса на Восточной станции.
Он не без опаски думал о том, как будет идти по шоссе к автобусной остановке, ждать автобуса, потом трястись в нем до самой Восточной станции, снова ждать (вместе с толпой других пассажиров), влезать в другой автобус и всю дорогу стоять в немилосердной давке (в субботу во второй половине дня автобусы ходят битком набитые!)... Они прожили на Насыпи четыре дня, не встретив ни души, и Аллан уже морщился при мысли о том, что окажется в толпе чужих людей, которые будут глазеть на него, а возможно, даже показывать пальцем. Хотя внешне он ничем не отличался от других,— глядя на него, никто бы не сказал, что он раз и навсегда порвал с этим злым и бесчеловечным городом. Он был одет, как в тот день, когда они прибыли на Насыпь. Перед уходом он даже побрился, израсходовав небольшую часть их драгоценного запаса воды. Впрочем, одна маленькая — но какая важная! — деталь уже отличала его от остальных жителей Свитуотера, словно он был существом с другой планеты: чтобы побриться, он налил в треснувшую чашку всего на два пальца воды и ни капли больше. Он знал цену воде. Кто из гладко выбритых пассажиров автобуса думал о том, что в один прекрасный день они могут остаться без воды? Что им, возможно, придется собирать воду чашками и пригоршнями, чтобы только не умереть от жажды? И нельзя будет побриться, умыться или спустить воду втуалете? Аллан прожил на Насыпи всего четыре дня, но уже ощущал расстояние, отделявшее его от остальных' обитателей города. Он чувствовал, что стал умнее их, обрел понимание вещей и событий, которого не было и не могло быть у них, ведущих тот образ жизни, от которого он ушел.
За эти четыре дня, проведенных на Насыпи, они тщательно обследовали весь район, прилегающий к фургону, нашли и притащили вещи, которые могли им пригодиться, и вообще сделали немало, чтобы оборудовать свое новое жилье с максимальными удобствами. А вечерами они вместе боролись с чувством одиночества, старались наслаждаться тишиной, такой непривычной, такой нереальной. Радостное возбуждение первого вечера, когда они созерцали млечный путь Автострады, теперь прошло, и с наступлением темноты они чувствовали себя немного неуютно, однако старались не поддаваться ощущению одиночества (и страха!), и Аллану казалось, что им это удается. И еще одно открытие Аллан сделал в эти последние четыре дня: одиночество здесь — это совсем не то, что одиночество в городе... А потом появилось «одичание», которое он тоже никак не мог преодолеть; это внезапное желание лечь с Лизой в постель, которое овладевало им — ими обоими — неожиданно, нередко в самый неподходящий момент. Казалось, он уже обрел душевный покой и независимость от тех, кто жил за Насыпью, и эта независимость обеспечивала ему относительное спокойствие и уверенность в своих силах, словно стеной оттородившую его от всего остального мира. Однако эта уверенность, нараставшая в нем в последние четыре дня, была уверенностью особого рода. Она не могла прогнать тревогу, которую он испытывал, прогнать страх перед людьми; напротив, она породила в нем медленно созревавший инстинкт, инстинкт повышенной осторожности, без которого они не просуществуют здесь и дня, умение отличать главное от второстепенного, породила обостренное чувство опасности, которая могла подстерегать их на каждом шагу, и убеждение в том, что их ждут немалые трудности. Всего через четыре дня жизни на Насыпи он уже сознавал это, и новое понимание вещей и событий обострило все его чувства. Он ощущал асфальт тротуара под толстыми, с налипшей грязью подошвами своих ботинок как нечто чуждое и шел к остановке, унылому бетонному кубу (кое-кто из прохожих превратил его в писсуар), с такой осторожностью, словно ступал по вражеской земле. Аллан отметил про себя, что на остановке уже стояло несколько человек,— значит, ждать автобуса придется недолго.