Семнадцать лет не чувствовались пока как-то иначе. Я был тем же, только чуть веселее. Единственное, что меня продолжало изводить, — это мои эротические сны с участием Элены и реальные переживания о том, как быть к ней ближе. Больше дурацких разговоров про несуществующие чужие свадьбы я не заводил, понимая, что это не мой способ получать информацию. Я всегда любил идти напролом.
Однако Элена припомнила мне эту выдумку, продемонстрировав способность впитывать в себя все, что ей говорят.
— Так ты сходил на свадьбу?
— Какую свадьбу? — не понял я.
— Ну, ту самую, кто-то из знакомых твоей мамы выходил замуж.
— Ах, сва-а-адьба… Нет.
— Почему?
— Ну, как-то не пришлось. Вопрос о моем присутствии… э-э-э… не встал в итоге ребром.
В некотором роде это была правда. Меня ведь никто никуда и не звал.
Помимо гостиной-кухни и спальни в ее доме был еще рабочий кабинет, где стояли компьютеры с гигантскими мониторами, рассчитанными для работы с графическими программами, а также ее старые картины, пустые холсты и мольберты. Я тут оказался в первый раз. Нашими местами обычно были диван и бар.
Дома я уже пробовал набрасывать что-то мышкой, но ощущалось это как чистый ад. Сейчас освоение шло куда легче, так как она подключила для меня планшет к компьютеру.
— А как постановка «Спящей красавицы»? — между делом спросил я.
— Я взялась за нее. Разрабатываю общую концепцию.
В тот день она казалась немногословной. Позже мы решили сделать паузу и вернулись на кухню.
Элена глядела на заснеженные макушки деревьев, и ее взгляд убежал из этого мира. Хотел бы я знать, куда она иногда уходила…
— Где ты сейчас? — тихо спросил я.
Элена бросила мне свою фирменную усмешку и произнесла:
— Как ты тонко чувствуешь мое отсутствие. Я вспоминала…
— О чем же? — бесстрастно вопросил я.
— Об одном своем путешествии. В Хельсинки. Я с детства думала, что Финляндия должна быть особенной. Она и оказалась такой. Все там напоминало кинофильм о счастливом времени, которое тебя заставили забыть.
Я поднял на нее глаза. Она улыбалась уже совсем иначе, с еле заметной грустью.
— Всегда, когда вижу снег, вспоминаю о Финляндии… — отстраненно продолжила она. — Меня очаровывали финские сказки, их печальная музыка… И, разумеется, с детства со мной картина Симберга «Раненый ангел». Она словно вела меня всю жизнь дальше от дома, друзей… от всего.
Я боялся пошевелиться, чтобы она, не дай боже, не отвлеклась на мое случайное движение и не поняла, что сейчас говорит она, а не я. Грусть же Элены вдруг заполнила собою все пространство. Я отчетливо почувствовал ее консистенцию: тяжелая, густая река меланхолии. Эта была грань ее личности, которую я никогда не видел: она не позволяла ее заметить. Но именно эта часть ее могла создавать мрачные картины, полные ауры жесткого разрушения и пустоты.