«Светлая тьма? Разве может быть тьма светлой? Чудно́!»
«Он воин Чингисхана, – подумалось следом, и хотелось дальше так же высоко и необычно размышлять. – Для него, наверное, нет времени, нет меня с Виктором. Он житель Вселенной…»
И снова, как все эти дни, как, быть может, каждое мгновение его пребывания на этой земле, нечто удивительное произошло с капитаном Пономарёвым: уже не глубоко в нём, а совершенно близко, словно бы на поверхности души он уловил чувство – не за беглецом он приехал сюда, не по служебной надобности, а – за чем-то иным, пока что неведомым, но исподволь обвевающим душу светом и теплом.
«Уж не за судьбой ли своей я припожаловал сюда?» – И – опять «понарошку» – покривились его губы: понимал, что вот так, с осознанной наивностью, наружно противился своей душе.
Виктор смущённо и деликатно покашлял в кулак, отвлекая своего спутника от задумчивости:
– Братка, видать, где-нибудь недалече запрятывается. Пацан ведь он ещё, трусит, сами понимаете. Не беспокойтесь, товарищ капитан, мы его обязательно отыщем. Но скоро ночь – повременим до утра?
Капитан Пономарёв не ответил, но зачем-то спросил:
– Сколько лет старику?
– Никто не знает. И сам он не знает. У нас в оны годы так водилось – не считай лета: сколько тебе отмеряно – без остатка будет твоё, хоть считай, хоть не считай.
– Счастливый, видно, человек этот старик.
– Да кто ж знает, что такое счастье.
Капитан Пономарёв молча и неопределённо покачнул головой, забрался в чум, отказавшись поужинать («Не от самого ли себя прячусь?»), завалился на мягкие, кисловато-прелые оленьи шкуры. Зачем-то вслушивался в комариные звоны, присматривался к пощёлкивающим и вздыхающим в костре головням. Что ещё ждёт и ищет его пробудившаяся к какой-то новой жизни душа, что ещё хочет познать она?
Уже темно, надо бы спать. Виктор задремал, и старик тихонько посапывал, а капитан Пономарёв и с головой укрывался медвежьей шкурой, и считал про себя, но сон не приходил. За всю ночь так и не уснул крепко, маялся. Понимал и страшился: неумолимо близится тот час, та минута, когда надо будет сказать самому себе: я поступлю вот так, и никак иначе.
Бессонница вымотала; наконец, выкарабкался на волю. Знобко, но живит. На земле и в небе великая первозданная тишина – тишина и жизни и смерти, тишина и ожидания и беспросветности одновременно. Оцепенели до последнего своего листика или хвоинки деревья; только сонно и вяло пофыркивали за кустами олени. Где-то вдалеке, наверное, за той гребневатой могучей скалой, тревожно угугукнула птица, но бдительное безмолвие ночи тотчас пропитало собою округу, придавливая расстраивающие гармонию звуки. Небо чёрное, густое, однако у маковки сопки, похожей на шлем, виднелась огнисто белая полоска, и капитан Пономарёв не сразу догадался, что светил тоненький народившийся месяц. Звёзд негусто, они иногда вспыхивают, как бы вылетая из-под крадущихся по небу облаков. Терпко пахло увядавшей листвой и травой подступающей осени.