Грустно, очень грустно, душа томится, как скованная. Снова вспомнилась заброшенная людьми дорога. «Да сколько можно!» Сами собой сжимаются зубы, хочется застонать или выругаться крепче.
Капитан Пономарёв понимает, что какая-то неведомая и, не постигнуть, добрая или недобрая – попробуй-ка разберись! – сила уже выбила его из привычного строя жизни, сорвала устоявшиеся представления и привычки.
«Понимаю то, понимаю другое, а – как жить-то теперь прикажете?!»
Исподволь начиналось утро, развиднялось. Месяц унырнул за скалистую горбину сопки. Седовато и робко забелели облака. На снежные главы гольцов и скал пали первые солнечные паутинки света нового дня. Капитан Пономарёв подошёл к стаду оленей, которых была тьма на пастбище. Они лежали кучками, вроде как семьями. Забеспокоились, завидя чужака, стали потряхивать чуткими ушами, вытягивать шеи, ловя сырыми трепетными ноздрями какие-то запахи. Погладил жёсткую, росную спину оленя, на котором столько дней добирался в стойбище. Олень, однако, вздрогнул, вскочил с мягкого мха и, не взглянув на человека, величаво-медленно отошёл за соседнюю ель.
– Экий ты дуралей, – поругал капитан Пономарёв с нежностью. – Не признал меня? Рассердился, что разбудил тебя? Ну, прости, брат, прости.
Олени стали приподыматься, вертеть рогатыми головами и коситься на непрошенного гостя драгоценно горевшими перламутром глазами.
Капитан Пономарёв опустился на первую подвернувшуюся корягу и час-другой просидел на ней, размышляя о совершенно невероятном для себя, – надо навсегда поселиться в приглянувшейся ему Говоруше, никогда никем не командовать, а трудолюбиво, размеренно, тихо жить, просто жить.
«Просто жить? Но как это?»
К нему подошёл Виктор и пристроился рядышком. Закурили, хотя – хотелось ли? Молчали, потому что невозможно и незачем было говорить: всходило солнце. Оно как-то внезапно, будто зверь, появилось в ущелье между двумя отвесно срезанными скалами, ударило в глаза густыми красными брызгами лучей. Представилось, что бруснику из шалости раздавили в кулаке и прыснули в лицо. Роса стала рдяно переливаться на каждом листе, на траве, хвое. Олени повернули головы к солнцу. Трубно, властно заревел бык-вожак, высоко вскинув голову с ветвями толстых, мощных рогов. Стадо забеспокоилось и, погоняемое пастухом и ведомое своим величавым вожаком, тронулось в путь – к свежему, ещё не топтанному ягелю за рекой; но к вечеру олени вернутся.
– Пойдёмте, товарищ капитан, поищем Мишку, – вполголоса, на полдыхании предложил Виктор. – Он, наверное, недалече. Тут повсюду приткнулись чумы и шалаши.