– Дай Бог им счастья, Верочка, дай Бог, – участливо вторила подруге Лариса Фёдоровна, думая и о своих детях и внуках.
Вера Матвеевна вроде как спохватилась:
– Да ты не подумай чего – в Израиле жутко как хорошо живётся. – Перешла на шепоток: – Вот что, Лариса: мы ещё почему прикатили? Саша намеревается вас с Мишей к нам утянуть. Ты уговори-ка своего – будем, как и раньше, одним домком жить-поживать… там. Ну, как?
– Там? А-а, там! – неопределённо и лишне махнула рукой не сразу сообразившая Лариса Фёдоровна. – Что ты, что ты, Веруня!.. Вы, ребята, не вздумайте при Михаиле брякнуть этакое – вспыхнет, нагрубит да с Сашей в пух и прах переругается чего доброго. Уж я его знаю. Да и вы, поди, помните его характерец.
– Ах, Ларисонька, а как вместе мы славненько жили бы, – непритворно подосадовала Вера Матвеевна, прижимаясь к подруге.
И они стали вспоминать, как когда-то долго-долго прожили вместе в этом родовом гнезде Небораковых, да ни разу не поругавшись, да детей вырастив, да сызбытком испив из общих чаш и горького и сладкого.
– Чего только не было, а счастья – больше, ей-богу больше, – умилились и всплакнули обе.
2
Почти весь май и июнь Александр Ильич вместе с супругой с утра пораньше уезжал в город, иногда на рейсовом автобусе, другой раз на стареньком, шелушащемся «Жигулёнке» Михаила Ильича. Азартно и деловито они бегали по конторам и управлениям – выхлопатывали пенсии. Возвращались обычно после обеда, утомившиеся и взмокшие, но счастливо-возбуждённые и даже, бывало, сияющие.
– Всё такое кругом родное и желанное, ребята, аж голова кружится, – закатывала глаза и прижимала к груди ладони Вера Матвеевна.
– И лица, лица-то какие всюду – родные, сибирские, нашенские! – резким взмахом руки метила она форсистое «нашенские».
– Как нам всего этого не хватает там! Правда ведь, Саша?
Супруг, отирая носовым платком свою замечательную персикового отлива залысину и крепкую пропечённую шею, отзывался хмурым «угу», видимо, в трезвом виде стесняясь перед братом и его женой выдавать свои истинные чувства и настроения.
Сумками привозили из города разных вещей и разносолов – чувствовалось, денег у них водилось немало, и ни в чём они себе не отказывали. Несомненно, хотелось им порадовать, а может, ещё и подивить родственников: дескать, знай наших.
Михаил же Ильич с Ларисой Фёдоровной уже к началу июня сидели «на подсосе», без денег. И в огороде вызрела лишь только редиска, сиротливо прижившись по коёмкам пяти-шести пока почти девственно голеньких грядок, припушенных ростками. Ещё лук с укропцем да прозрачно-бледные листочки салата порадовали глаз в середине июня. По-доброму, лишь к вершине лета жди в Сибири какого-то урожая – молодой картошки, ягод или огурцов, а уж всякой съедобной травы в июле напрёт из земли столько, что – ешь не хочу. Угощать да потчевать гостей по-настоящему, хлебосольно, оказывалось нечем, катастрофически и вероломно нечем. Оставались кое-какие запасы с прошлогоднего урожая, с десяток банок варенья, немного круп, муки и сахара. Да ещё днями пропадавшая в стаде на лугах пеструшка Машка молока приносила, много и отменного, будто проявляла коровёнка радение, выручая своих стыдящихся, обедневших хозяев. Спасибо, водилось вдосталь масла и сыра – Лариса Фёдоровна слыла большой умелицей в их приготовлении.