Очистил снег от одного столба к другому, получилась глубокая стёжка. Распаковал рулон, стал натягивать сетку между столбами. Одному несподручно было работать. Сетка, съёживаясь, валилась из рук. Молотком поранил палец. Но, намучившись, прибил-таки один край, раскрутил сетку, прибил, натянув, к другому столбу. Упарился. Пот ел глаза, куржак залеплял ресницы. Но Михаил Ильич не отступал, даже спешил: коли взялся, так надо сделать, надо успеть дотемна.
Подошла Лариса Фёдоровна, от удивления сло́ва не могла вымолвить.
– Не мешай! Один чёрт, сделаю, чего задумал.
– Я и не мешаю.
Потоптавшись на снегу, ушла домой. Со двора крикнула:
– Обед готов!
Он отмахнулся.
Последний рулон натянул, когда солнце зависло над рощей, готовое провалиться в снега и нагущающийся стылый воздух. Посидел на пне, шапкой отёр с лица пот, с волос соскрёб сосульки, осмотрелся. Удовлетворённо подытожил: все пути к запруде перегорожены – ледовая дорога перекрыта с обеих сторон, тропы от шоссе и села перерезаны. Хватило сетки, чтобы упереться в дамбу. По ней люди ходят, но мусора дуроломно, нахраписто уже не подвезёшь – узка она, только для мотоцикла или велосипеда. С восточной стороны запруду подпирают огороды, повдоль забора которых вьётся тонкая тропка, – тоже не подъедешь на технике, если только тележку прикатить руками. С юго-восточного края запруду бережёт небораковский дом с огородом.
Возле рощи перед сеткой затормозил бокастый большой, как автобус, джип, из него вышли трое крепких мужчин. «Какие-то господа, – с необъяснимым раздражением подумал Небораков, отводя взгляд от подходивших к нему незнакомцев и прикуривая. – Видать, вон из тех барских коттеджей. Горожане чёртовые, понастроили себе тут дач-дворцов! Хотели, значит, проехать по льду? А вот дулю вам на постном масле! Будут бить, так я просто так не дамся».
Двое здоровяков, молодых, в узеньких чёрных очках, с битами за пазухой, остановились в некотором отдалении, пожёвывали и зачем-то притворялись, что отчаянно скучают. А третий подошёл к Михаилу Ильичу, грузновато-долговязый, в потёртой кожаной куртке на толстом меху, с утомлёнными впалыми глазами.
– Бог в помощь, дядя Миша. Загон для скота сварганили, что ли?
Небораков не сразу признал Наездникова-младшего – постарел человек, а помнил его желторотым, бравым пареньком, студентом сельхозинститута. Неуверенно пожал Михаил Ильич протянутую руку, посмотрел пытливо, но скользом, – каков же он, новый хозяин Набережного? У Наездникова такая же широкая, тяжёлая, как у отца, скула, такие же длинные, корневато-вязкие сильные руки, такая же сутулая осанка и косолапая, с насторожённой звероватостью походка. В одежде не модник, как и отец, но всё на нём добротное, практичное. «Не кичится богатством», – подумал Небораков, приподымаясь и уже разговаривая с Наездниковым стоя.