Сильными торопливыми затяжками докурил папиросу, хотел было бросить окурок под ноги, но рука остановилась.
– Пора мне! Если кто будет мусорить возле запруды или нагадит возле неё – дайте знать. Мы теперь с вами односельчане, почти соседи: мой берег этот, ваш – тот. Да, кстати, на свинокомплекс возвращайтесь – назначу бригадиром или кем повыше. О вас люди по-доброму отзываются, и отец высоко ставил. Я помню, крепко помню!
– Поживём – увидим, – отозвался Небораков.
Слесаря и водители вместе с завгаром приехали в той же скособоченной, тряской телеге, с матами сняли одно звено сетки, чтобы попасть на лёд, и принялись расторопно загружать мусор, хотя им давно уже надо было находиться дома.
Вечером, сидя с женой у телевизора, Михаил Ильич рассуждал:
– Ишь придумал: выгода ему нужна! Увидишь, Лариса, как будет драпать отсюда этот варяг. А сетку сам я не сниму – не дождётся!..
Лариса Фёдоровна увлечённо смотрела сериал, не отзывалась, только изредка покачивала головой, чтобы не обиделся супруг.
Через несколько дней поутру в сосновой роще появились люди, сняли и скатали сетку, аккуратно сложили её возле небораковского огорода. Потом трактор расчистил снег, строители сгрузили с трейлера балок, инвентарь, строительные материалы. Михаил Ильич наблюдал за ними из окна и мысленно спорил с Наездниковым: «Другие, говоришь, времена приспели? Отцовской славы захотелось? Слепой сказал увидим, глухой сказал услышим!..»
* * *
В мае получил письмо от брата. Подивился: в кои-то веки старшой собственноручно черкнул.
«Здорово, брательник и Лариса! – с трудом разбирал Михаил Ильич закорючки своего малообразованного брата. – Думал, думал, да рискнул нацарапать вам письмецо…»
Справился Александр Ильич о здоровье, о погоде, о делах, сообщил о своём и Веры Матвеевны самочувствии, о погоде и делах, но суховато, сдержанно. В конце же письма выбилось: «Ребята, снится мне наш родной дом и Набережное. Даже запруда, вонючая, загаженная наша запруда, видится во сне: как рыбачим мы и купаемся, когда были пацанами. Уламываю Веру: давай нынешним летом снова скатаем на родину, а она шипит в ответ и чуть не отплёвывается. Собралась в какую-то Маёрку или на Маёра какого. Чертяка поймёт её. А я, ребята, призадумался: может, мне одному сорваться да нагрянуть к вам? Охота, знаете, пожить по-родственному хоть маленько, а то ведь дурь всякая по свету бродит да смертынька кружит вокруг да около…»
– Втроём-то легче заживём, – сказал Михаил Ильич жене, когда она дочитала письмо. И так можно было понять эти его слова, будто бы брат собирался приехать навсегда. Про Веру Матвеевну он не вспомнил. Почему-то не вспомнил.