– Годится! – в голос вскрикнули Галина и Григорий.
– Будто одной головой думаете, – порадовалась Шура, с интересом, но смущённо взглядывая на видного Григория. – У меня-то с моим ухажёришкой, с Кешкой-то, не любовь, а одно горькое разномыслие.
Приодела она их в старые, поблёскивающие масляными пятнами стежонки, приобула в кирзовые, но почти что новые сапоги, покормила картошкой в мундирах, посадила на площадку товарняка, попросив машиниста, чтобы тот притормозил возле Тайтурки. На прощание шепнула Галине:
– Какая ты счастливая! Парень у тебя так парень! Парнище!
Паровоз бесцеремонно пыхнул по вокзалу и людям паром, строго прогудел на всю округу и с вальяжной неспешностью тронулся с места. Вскоре состав деловито катился по лесистой необжитой равнине, сминая навалы туманов. Сырой студёный ветер свистал в ушах Галины и Григория. Нахлёстывало в лица колкой мокретью. Нежданно-негаданно распахнувшаяся перед молодыми людьми вольная жизнь испугала их. Они прижались друг к дружке.
Галина озябла. Григорий сбросил с плеч свою стежонку, укутал ею поясницу и живот любимой. Но сам тоже – иззябший, издрогший.
Она сбросила с себя его стежонку. Однако Григорий строго сказал, плотнее укутывая её:
– Думаешь, только тебя грею?
– А кого ж ещё? – подивилась Галина.
– Его, – указал он взглядом на её живот.
Миновали гулкий мост через норовившую выплеснуться из берегов Белую. Открылась Тайтурка с серыми прокопчёными цехами и дымящими трубами лесозавода; посёлок теснился у железной дороги деревянными мокрыми домами и огородами с высокими почерневшими заборами. Так, усыплённые и обогретые собственным счастьем, не воспринимая унылой обыденщины мира сего, и проехали бы мимо Тайтурки, словно неважно было для них, куда и зачем ехать, лишь бы быть рядышком друг к другу. Очнулись, когда со скрежетом дёрнулся, снова разгоняясь, притихший на считанные секунды локомотив. Григорий спрыгнул на высокую насыпь, бережно принял на руки Галину.
Полная, с ласковыми заспанными глазами Груня, часа два как вернувшаяся с ночной смены, без лишних расспросов приютила нежданных гостей, выделила им самую большую комнату с отдельной печкой, чтобы подтапливать, если холодно покажется, с умывальником, – ну, просто-таки роскошество. Одинокая немолодая женщина была несказанно рада – ведь не одной теперь мыкаться по жизни, да и можно другой раз погреться возле камелька чужого счастья. До войны у Груни был муж, годков двенадцать прожили они вместе, но детьми так и не обзавелись. Погиб её незабвенный Юрий на Курской дуге, и какой теперь мог перепасть Груне семейный фарт, если мужиков и молодым да красивым бабам не доставало?